Переводчик со всех языков
Шрифт:
Ярость заразна — и на меня тоже накатило. Мы стояли, подпирая друг друга, и крыли демона последними словами. У меня в голове рычало и свистело — это он, видно, отругивался. Тяжесть рухнула на наши головы, как воз кирпичей с крыши, и мы повалились в снег.
И тут я увидел чудо.
Муха приподнялся на локте и выкрикнул непонятное слово. В человеческом языке, кажется, даже нет таких гортанных, рокочущих, полных спрессованной силы звуков. Муха заговорил на этом языке, сам не осознавая подмены. Каждая фраза
Тяжесть разом пропала. Воздух вдруг очистился. Рев и свист исчезли из моей головы.
Муха еще покричал немного, но не так свирепо. Скорее, это было прощальное пожелание, что-то вроде: катись колбаской, пока я добрый, и чтоб я тебя тут больше не видел!
— Как ты это сделал? — спросил я, вставая и отряхиваясь. — Как это получилось?
Он ответил на том же языке, который вдруг стал мягким, воркующим, изумительно передающим дружеское участие и безмерную усталость.
— Муха, говори по-русски.
— Ага, — сказал он. — Куда эта сволочь подевалась? Ты заметил?
— Сгинула. Что это был за язык, Муха?
— Муха, Гость! — завопил выскочивший на крыльцо Дед. — Вы чего в снегу валялись? Вы чего, орлы?
— Сейчас спрошу симбионта, — ответил Муха и поднялся на ноги. — Куда бы его выпустить?
В дверном проеме появилась Рита.
— Демон ушел, — сказала она. — Как вы это сделали?
— Сейчас узнаю, — и Муха пошел в дом.
— Ты что-нибудь видела? Что-нибудь поняла? — спрашивал я Риту.
— Ничего я не поняла…
Чтобы выпустить симбионта, мы опять выставили за двери Тимофея, Шведа и Риту. Потом впустили.
Симбионт имел жалкий вид. Наш черный столбик даже не мог толком выпрямиться.
— Что это с тобой? — спросил Муха.
Симбионт пробормотал несколько слов, которых мы не смогли разобрать.
— Ты испортился? Давай ко мне перебирайся, — предложил я. — Муха вымотался как собака, а я еще ничего, свеженький. Подкормишься!
— Выжжено шесть блоков, — доложил он. — Погибли западноиранские языки… Погибли южноаравийские диалекты… Восстановлению не подлежат…
— Господи, какие еще диалекты?! Главное, ты сам жив! — закричал Муха. — Что это такое было? Что за нечистая сила? Ты понял?
— Понял.
— Как его зовут? — вмешалась Рита. Ей нужно было имя, тогда она могла бы как-то управиться с демоном.
— У него нет имени. Служебное устройство, как я. Новое, есть недоработки. Разума тоже нет, только эмоции, — доложил симбионт. — Операционная среда — язык. Лингводемон. Оперирует привнесенными эмоциями. Отзывается на эмоции. Охотится за эмоциями.
— Значит, заклинать его бесполезно? — растерянно спросила Рита.
— Все равно что заклинать утюг, — Муха усмехнулся. — Вы здорово влипли.
— Как же эти, как их там, к нему обращаются, если нет имени? — домогалась Рита.
— Язык команд — Старший
— Ты же сказал, что у тебя отсутствуют категории добра и зла, — напомнил ему Муха. — Как же ты знаешь, что эмоции дурные?
— Не имею эмоций, но имею разум. Если эта модель пользуется эмоциями, то эмоции по определению не могут быть хорошими. Сам отличить не могу, но делаю вывод.
— А блоки почему сгорели?
— Старший язык — не для употребления… Для понимания. Служебное устройство не выдерживает напряжения.
— Ты знал это? — удивился я.
— Знал.
— Как же ты додумался командовать на Старшем языке? — спросили мы его. — Ты же за гранью добра и зла!
— Муха — мой хозяин. Хозяина нужно выручать, — ответил симбионт. — Функция помощи встроена.
— Так помощь — это же добро! — вмешался Дед.
— Помощь — это функция. У меня она есть. У иных — нет. Провалиться мне на этом месте — в ровном тоненьком голоске нашего симбионта была издевка. И Дед ее уловил.
— Орлы, у вас разве ко мне есть претензии? — спросил он.
— Никаких претензий, — чуть ли не хором ответили мы с Мухой.
— Он отступил, — сказала Рита. — Он не ушел, он только отступил. Он еще немало гадостей придумает, прежде чем отцепится от латтонского языка. Парни…
— Что? — спросил Дед.
— Вы нас не бросите? Нас всего пятеро, парни. Если Боро выживет, то пять… У вас есть Россия, а у нас?..
— И у вас есть Россия, — ответил Дед. — Вы двадцать лет стояли к России задом, к Европе — передом. Может, пора поменять позицию?
— Нет, у нас только Латтония. Нам бежать некуда, — сказал Тимофей.
— Молчи, — велела ему Рита. — Гость…
— Я четыре года Гость. А тут я все эти двадцать лет. Вы только потому перешли на русский, что плохо знаете английский, — ответил я ей. — Ты классная девчонка, я все понимаю, но… если вдруг все образуется, и мы прогоним эту нечисть окончательно… мы больше не будем вам нужны. И я тебе не буду нужен. Мы это уже проходили.
— Мы не верим и, наверное, уже никогда не поверим друг другу, — добавил Дед. — Ты уж прости нас, Тимофей, но мы никогда не сможем забыть, что ты латтонец. Ты свой в доску, но ты латтонец. И если парочка других латтонцев скажет тебе, что ты плохой латтонец, ты сделаешь все, чтобы они тебя признали хорошим латтонцем.
— Да, это так, — вместо Тимофея признался Швед. — Нас хорошо поссорили. Профессионально поссорили.
— Но, может быть, еще можно что-то поправить? — спросил Тимофей. — Я… я готов…