Переяславская Рада (Том 1)

Рыбак Натан Самойлович

– Согласен, Иван. Поезжай к Оссолинскому.

– Давно бы так! – устало сказал Выговский.

Он знал – Хмельницкий должен согласиться. Ничего иного не оставалось.

Заранее радуясь минуте, когда он появится перед канцлером Оссолинским и сообщит, что гетман согласился, Выговский поспешил из шатра. Хмельницкий услышал, как бешено ударили конские копыта о землю, и впервые в эту ночь улыбнулся. Но улыбка была горькая и скорбная.

Глава 22

...Писцы

валились с ног от усталости. Нехватало чернил, и тогда начали разводить в котелках сажу, которую с великим трудом добыли в окрестных селах. Всю ночь до самой зари переписывали гетманский универсал.

На следующий день, едва взошло солнце, универсал читали по сотням в каждом полку.

Гуляй-День стоял в толпе казаков, около бочки, на которую взобрался крикливый писарек в долгополом кунтуше.

Писарек размахивал руками, шмыгал носом, вытирал локтем потный лоб, размазывая на нем чернильные пятна. Голос его звучал пронзительно и ломко:

– "Бог помог нам добиться от короля и шляхты сохранения наших старинных вольностей, дабы могли мы веру свою свободно исповедовать, без страха перед римской церковью свои обряды справлять. Бог помог нам завершить битву и склонить короля Речи Посполитой, в пределах которой мы остаемся, к удовлетворению нужд наших и к обеспечению нам вольного и самовластного развития, избавив веру нашу от униатского утеснения и даровав всем, кто был вместе с нами в битвах, с Желтых Вод начиная и по сей день, спокойствие за себя и за родных своих, чтобы были они в полной и совершенной безопасности..."

– А про панщину ничего не написано? – спросил казак в высокой бараньей шапке, сбитой набекрень.

Писарь захлопал глазами. Под смех казаков, растерянно сказал:

– Ничего!

Гуляй-День с сердцем выбил из люльки пепел, ударив ею о каблук.

– Ты бы еще спросил, будем ли сухомельщину пану платить или воловое, да попасное, может, гетман не забыл записать...

Есаул Прядченко сердито махал кулаками, протискиваясь к Гуляй-Дню.

– Молчи, нечестивец! – И, надрывая глотку, закричал:

– Слушать внимательно гетманский универсал!

«Надлежит быть нам всем воедино и беречь вольности наши, чтобы могли мы отстоять себя от нападения, а коли надо будет – стать оружно на защиту веры и жизни своей...»

Гуляй-День жадно ловил каждое слово. Мысли перегоняли одна другую.

Да, пришел мир. Что же сталось? Что он скажет в Белых Репках, когда вернется? Почему ничего не читает писарь о том, сколько в казаках будет?

Почему только написано: «Реестры сами составим в полной воле и в согласии с нуждами нашими, дабы не нарушить мир с королем и Речью Посполитой»?

Что это означает? Все слова повиты туманом. А вокруг был августовский день, ясный, погожий. Гуляй-День почувствовал горькую обиду. Кого бы спросить?.. Оглянулся. Казаки стояли хмурые.

Исподлобья глядели на писаря.

Тот читал:

«Итти всем оружными лавами, полками назад с бережением, дабы не стался внезапно вражеский наезд...»

Мир ведь! От кого же беречься?

Гуляй-День выбрался из толпы. Что было слушать дальше?

Августовский день солнцем расстилался в траве. Шумел ветер в раскидистых дубах. Гуляй-День шел, уставив глаза в землю. Вспомнил Федора Кияшка. Может, лучше, что нет теперь Федора?

В памяти возникли: ночь у костра, слова гетмана: «От своего не отступлюсь». Пойти бы к гетману, спросить. А что ответит? Татары продали... Верно, это была правда! Казаки знали, – хан изменил. А разве можно было на него хоть на столько вот надеяться? Да, видно, не зря старые люди поговорку сложили: «За кого хан, тот и пан».

Гуляй-День пошел к Нечипору Галайде. Галайда с перевязанной грудью лежал на возу. В ногах у него сидел цырюльник-венгерец. Полковник Громыка приказал ему не отходить от Галайды, пока не выздоровеет. Подле воза стоял Мартын Терновый, тоже пришел проведать товарища. Галайда слабо пожал руку Гуляй-Дню. Тихо сказал:

– Мучаюсь, брат.

– Смерть казака боится, – успокоил Гуляй-День.

– Земляк, – кивнул Галайда Терновому на Гуляй-Дня.

– Все мы земляки, – пошутил Мартын.

– Не мешало бы ради этого выпить, – вздохнул цырюльник.

– У тебя одно на уме... – Галайда укоризненно покачал головою и застонал.

– Мир, Нечипор, – сказал Гуляй-День, – да ты, верно, уже знаешь.

Помирился гетман с королем, домой уходим. Только, думаю, не надолго мир...

– Почему? – спросил Мартын.

– А потому, казак: ежели гетман королю покорится, придется ему нас к рукам прибирать...

– Кто в казаках останется, тому воля... – тихо проговорил Галайда.

Мартын Терновый хмуро заметил:

– Все должны казаками быть...

– Старшина не так думает, – отозвался Гуляй-День, – и гетман, видно, не такой думки. Ты на меня глаза не пяль, знаю, что говорю... Паны с панами дерутся, а у хлопа кости трещат, помирятся, а хлоп снова ломай спину... Горелки бы выпить, – сказал невесело.

Проворный цырюльник соскочил с воза и исчез в лагере. Долго не заставил себя ждать. Появился с глиняным жбаном в руке. Ловко разлил в пощеребленные оловянные кружки. Нечипор только губами дотронулся. Все выпили молча. Мартын помрачнел. Еще вчера другие мысли были. Что ж это сталось? Кто виноват? Хотел возразить Гуляй-Дню, но понимал: правду тот говорит.

– Была бы сабля сбоку, – сказал Мартын, – никто воли не отберет...

– Твоя правда, – согласился Гуляй-День, – сабель своих никому отдавать не должны. А постоять за себя и за волю еще придется нам, братцы, от этого замирения добра не жди... Ежели год без войны проживем – и то добро.