Перейти грань

Стоун Роберт

У одного из парней были густые черные волосы, забранные сзади в хвостик. Не зная о нем ничего, Стрикланд окрестил его про себя Донни Шансом за его предполагаемую галантность с дамами. Второй был белокурый. Его длинные ресницы и большие глаза заставили Стрикланда вспомнить свою собственную фразу о «глазах поэта». Этого, с поэтическими глазами, он назвал Форки Энрайтом, вспомнив отвратительный инцидент с местными хулиганами на пикнике в Нью-Джерси.

– Открывай замок, ты, козел, – обратился к Стрикланду Донни Шакс. Форки выхватил журналы у него из-под мышки.

– Ты, пьяный идиот, отдай мне их! –

закричал Стрикланд.

– Открывай замок, – повторил Донни Шакс. Стрикланд наклонился и открыл свой шкафчик. Там было пусто. Он выпрямился.

– Они не представляют никакой ценности, – попытался объяснить он. Форки ухмыльнулся и вновь стал напевать. Донни Шакс посмотрел по сторонам.

– Ирландия уже была, когда Италия только прослыла, – заунывно выводил Форки. – Ирландия есть Ирландия и Ирландией останется!

Стрикланд уставился на менестреля. Тот запел еще громче:

– Все мы католики! Все мы посещаем мессу! А вы, ублюдки, можете поцеловать меня в одно место!

Донни Шакс протянул руку и выключил свет.

– Помогите! – без всякой надежды крикнул Стрикланд. – Я позову п… п… п… – Ему так и не удалось выговорить это слово.

Кулак одного из них пришелся ему в лицо. Стрикланд в ярости бросился на них. Он воспитывался женщиной, претендовавшей на благородство, и насилие, хотя он повидал его немало, всегда открывало новые и ужасающие глубины в его психике. Он был полон решимости драться за журналы. Заметив в последнюю секунду тень от надвигавшегося на него орудия, он успел вскинуть в защитной стойке кулаки и почувствовал, как костяшки его пальцев превращаются в крошку, словно вдребезги разбитый рождественский орнамент. Это была бейсбольная бита, после удара которой в живых не остался бы ни один кинорежиссер. Он нырнул, пытаясь увернуться, но все же получил сильный удар по ребрам и еще один – чуть слабее, но более чувствительный – по позвоночнику. Остальные задевали вскользь и были нацелены, в основном, на ноги, потому что Форки был пьян и с трудом переводил дыхание. Донни Шакс сломал Стрикланду нос первым своим ударом.

– П-п-п-п-п… поп? П-п-п-п… пооп? – Форки нависал над ним в темноте, опираясь на биту, и лопотал, как недоумок.

– Лучше не говори полиции, ты, козел. Ты собирался сказать полиция? Лучше не надо, ты…

– Ладно, – сказал Стрикланд, лежа на цементном полу. – Берите.

– В тебе совсем нет почтения, – бросил ему Донни Шакс. – В этом твоя беда.

Когда они ушли, он поднялся на ноги и обнаружил, что не может ни разогнуться, ни сжать руку в кулак. Боль была серьезной. Переступив через растоптанный пакет со своими покупками, он потащился вниз по наклонной плоскости, ведущей в гараж. Выбравшись из гаража и завидев прохожих на улице, он повис на дорожном ограждении и закричал:

– Я все равно сделаю его! Я сделаю! Все равно!

Как ни странно, никто не обратил на него ни малейшего внимания, хотя у гаража было полно людей, входивших и выходивших из него. С окровавленным лицом, согнутый пополам в пояснице, поддерживая изуродованную руку здоровой так, словно просил пощады, он брел с проклятиями на устах к своему автомобилю под невидящими взглядами прохожих. Чтобы открыть замок и распахнуть дверцу, потребовались неимоверные усилия. Оказавшись за рулем, он на короткое время потерял

сознание.

Когда Стрикланд пришел в себя, ему вдруг стало страшно, что в таком виде он пойдет по улицам, а прохожие не будут замечать его. С трудом удерживая руль в разбитых руках, он вывел машину из гаража и подъехал к будке кассира.

Служащий в будке оказался тем же самым молодым латиносом, который дежурил в день его возвращения из Центральной Америки. Когда он вручил ему свой месячный билет, тот не вернул его обратно. Вместо этого он взял свои бумаги и вышел, чтобы посмотреть на номер автомобиля Стрикланда.

– Вы больше не можете ставить здесь свою машину, – заявил мальчишка.

– О чем вы говорите?

Юноша мгновенно вспыхнул и засверкал глазенками.

– Я говорю о том, что вы больше не можете оставлять здесь свою машину. Потому что здесь нет свободного места.

Какое-то время Стрикланд смотрел на него. Спорить было бесполезно.

– Понятно, – бросил он.

Тяжко и осторожно, все так же удерживая баранку краями ладоней, он проехал по Двенадцатой авеню и, свернув на Сорок шестую улицу, припарковался вопреки правилам перед своим зданием. Медленно передвигая ноги и не разгибая поясницы, вошел, сожалея, что тревожит своим видом спешащих мимо прохожих, и понимая их положение. Не далее чем в половине квартала отсюда три человека были застрелены за то, что они попытались помешать организованному убийству.

Наверху он нашел Памелу, болтавшую с Фреей. Разговор шел о мебели. Обе женщины подскочили при его появлении.

– Да что же это такое? – ужаснулась Фрея. Стрикланд прислонился к стене и проговорил:

– Думаю, что мне нужна ванна.

– Тебе нужен врач, – тихим от испуга голосом произнесла Фрея. – Что случилось с тобой?

– О Боже! – взвыла Памела.

– Мне нужна ванна, – повторил он. – Это все.

Но, оказавшись в ванной, где уже были открыты краны, он понял, что у него нет сил. Он вернулся в гостиную и, опустившись в скрипучее кресло, посмотрел за окно, где на землю опускался тихий весенний вечер. Спина у него по-прежнему не разгибалась.

– Я не могу бросить его, – обратился он к женщинам. Они все еще стояли и смотрели на него расширенными глазами. – Но я не знаю, смогу ли теперь закончить его. Но мне надо попытаться, понимаете?

– В госпиталь Рузвельта, – проговорила Фрея. – Это в Сент-Льюке. Мы отвезем его на такси.

– Я приехал на своей машине, – сообщил им Стрикланд.

– Приходили из лаборатории и забрали пленку, – сказала Памела. – Я впустила их.

– Кто приходил? Какую пленку?

– Ту, что с яхты Оуэна. Парни из Ю-пи-си. Они унесли ее в лабораторию.

– Я не обращался ни в какую лабораторию. Это была обычная видеопленка. Я собирался сделать с нее копию.

– Но те парни забрали ее. Она была на больших бобинах с пометкой «Браун». Они просто отобрали их и унесли. Все, что было с этой пометкой, они забрали.

Он встал, превозмогая боль, и, добравшись до монтажной, мгновенно обнаружил, что все пленки Брауна исчезли. Но было кое-что и похуже. Большую часть своего оригинального звукового материала к фильму он держал в отдельном ящике, собираясь озвучить фильм по-своему. На ящике было написано: «Звук Браунов». Теперь он стоял раскрытый и пустой.