Перезагрузка
Шрифт:
Жаркий летний вечер. Отцу выпал красивый день для последнего путешествия. Хотя при жизни он никогда не любил жару. Мне кажется, я слышал его ворчание из-под крышки гроба. Снимаю пиджак и набрасываю его на плечо, хоть при этом открываются протертые места на рубашке.
Звоню Йенни уже в третий раз, но она не отвечает. Я у самого ее дома. И тут вижу Йенни, выходящую из подъезда. Машу ей, но она меня не замечает. И не слышит моего оклика, потому что перед домом грохочет мотоцикл. На нем восседает красивый молодой парень, который протягивает Йенни шлем и помогает забраться
Нет, черт побери! Йенни была не готова пойти со мной на похороны, но зато сейчас у нее появилось время прокатиться на мотоцикле. Я, онемев, стою посреди улицы. После короткого замешательства крупными шагами направляюсь домой.
Ну вот и все. Разве и так не пора было завязывать? Если бы можно было задать этот вопрос в поликлинике для взрослых, то там сразу сказали бы, что желание запрыгивать на мотоциклы проходит у девочек к восемнадцати годам. Йенни тридцать шесть. В этом возрасте человек уже должен уметь говорить: «Мы очень разные, и нам лучше расстаться». И вообще, разве это не подростковое поведение – прежде чем кому-то отдаться, взгромоздиться на мотоцикл?
В романтических комедиях главный герой в такой ситуации отправляется поплакаться в жилетку к своему лучшему другу. Но у меня не хватает решимости беспокоить Маркуса и Песонена. Ничего тут нет ни от романтики, ни от комедии.
Должны быть и другие способы справляться с неприятностями, кроме как прятаться от них в баре. В любом случае неудобно идти туда одному. Единственный, кто может быстро сорваться и составить мне компанию, – мой давний приятель Эппу.
Звоню ему и уже через минуту разговора понимаю, что идея мне не нравится. Эппу, напротив, горячо приветствует предложение проболтаться ночь в городе.
– Класс, давно не виделись, нароем движуху и заценим телочек.
Если вернуться к консультациям в поликлинике, то никто старше двадцати лет ни при каких обстоятельствах не должен употреблять выражение «заценим телочек», да и слово «движуха», скорее, следует использовать в смысле дорожного движения. Но ничего не поделаешь. Все другие мои друзья обременены семьями, и им так быстро из дома не сбежать, даже если они и весьма не прочь «заценить телочек».
Ситуация осложняется уже за первой бутылкой пива. Эппу излагает теории, как следует клеить девушек. По-моему, ему следовало давным-давно забыть всю эту чепуху. Он незаметно показывает на женщин за столиками в баре и шепотом размышляет, какими они должны быть в постели.
– Сами, нам надо поделить с тобой сферы интересов.
– Какие еще сферы?
– Ну, как Ике [4] и Хьяллис [5] . Я, конечно, точно не знаю, но, похоже, они договорились друг другу не мешать: Ике предпочитает сочных и пышных дамочек, а Хьяллис специализируется на высоких стройных моделях.
Как правило, я в состоянии выслушивать его дольше, но из-за душевного раздрая после похорон и ухода Йенни терпения у меня меньше, чем обычно.
4
Ике – имеется в виду Илкка
5
Хьяллис – Харри (Хьяллис) Харкимо, финский бизнесмен, которого также многие считают бабником.
– Черт тебя подери, Эппу, придурок! Нам уже почти по сорок. В этом возрасте человеку должно хватать мозгов искать себе человека, а не задницу или сиськи.
– В смысле?
– Ну, чтобы было о чем поговорить, общие интересы, создание семьи.
– Это не работает. Уже опробовано. Семейная жизнь никому не идет на пользу.
Вот как у мужчины сорока лет могут быть представления двадцатилетнего? Я утрачу веру в эволюцию, если продолжу слушать Эппу. У него трое детей от двух разных женщин. Но, по его словам, скучная семейная жизнь не для него. Ну нет, Эппу мелет полную чушь, глупости.
– Это же дикость – считать семейных людей самыми убогими представителями рода человеческого.
– Так и есть. У них нет никакой жизни.
– А где тогда жизнь? В этом баре?
– Йес!
– Может быть, это так, когда тебе двадцать. Но в нашем возрасте тусоваться здесь нелепо. Нас тут не ждут, и мы тут никому не нужны. Ты выглядишь просто несчастным мудаком, когда пытаешься продлить давно ушедшую юность в этой рубашке, которая на тебя уже не налезает.
Залпом допиваю пиво и встаю из-за стола. Эппу кричит вслед:
– Ладно тебе! Ты что, совсем растерял чувство юмора?
– Наверное. Но у меня осталось самоуважение.
Сейя
Со своими детьми можно не притворяться. Ну как Хенна могла так вот уйти с похорон? Откуда такая несдержанность? Все у нас в роду спокойные и тактичные. И от кого она унаследовала эту вспыльчивость? Уж во всяком случае не от меня и не от отца. Не иначе в университете научилась дерзить. Опять мне пришлось краснеть со стыда.
Ну и что такого, если я нет-нет да и скажу, как было бы здорово нянчиться с внуками? Я ведь ни на чем не настаиваю и не учу, как жить. Моя мама говорила, что настойчивость хороша в мелочах, а серьезные вопросы каждый решает сам.
Ничего плохого я не хочу. Просто время у меня уже подошло, настала пора стать бабушкой. Я в том возрасте, когда умею и позаботиться как надо, и еду приготовить, но пока еще вполне крепкая и в силах ребенка на руках покачать. Вот, бывает, и осмелюсь спросить. И всегда некстати.
Не идет у меня из головы, как Хенна вспылила. Неужели у матери с дочерью всегда должны быть плохие отношения? Вот Синикка, подруга моя, сказала как-то: дочери часто замечают, что становятся похожи на мать, и не могут с этим смириться. Все, конечно, наладится. Но как мне восстановить отношения, если Хенна даже видеться со мной не желает?
У меня уже и плакать сил нет. Так много ревела, что больше не получается. Даже тут есть какой-то предел. Пойду спать. Лягу на своей стороне кровати. Половина, на которой Мартин спал, пусть так и остается пустой. А может быть, стоит купить кушетку поуже? Как раз место освободится, поставлю туда столик под швейную машинку. Только вот что я там буду шить, если у меня и внучат-то нет?