Пережить утрату близкого человека: как помочь себе и другим
Шрифт:
Книга все же увидела свет в России. Вышла она под иным названием – «Брат мой, брат мой…», переработанная и сокращенная. Своим появлением на свет книга обязана двум людям: профессору Евгению Борисовичу Любову, в те годы заведовавшему отделом суицидологии Московского НИИ психиатрии, и Нелли Борисовне Левиной, возглавляющей некоммерческую организацию «Новые возможности».
Наконец, третий вариант книги, в котором я подробным образом рассказываю о волонтерском опыте, вышел в 2021 году. Издательский дом «Городец» выпустил книгу «Что можно сделать, когда сделать уже ничего нельзя». На обложке на фоне солнечного диска – две руки, сцепившиеся в рукопожатии. Рука вверху пытается вытащить того, кто находится внизу. Если первые два варианта
Прошли годы, острая боль улеглась, мы смирились с тем, что надо продолжать жить, несмотря ни на что. Через тринадцать лет, в 2017 году, грянула другая беда: моя младшая дочь решила отказаться от своей семьи, включая родителей, сестер, а также бабушку и дедушку, которые участвовали в ее воспитании. Оказавшись совершенно неготовой к новому удару, я долгое время не могла ни понять, что произошло, ни смириться с этим. Мне было невыносимо больно. Меня мучили вопросы: как она могла так поступить? Почему именно наша семья, именно я? Чем я так провинилась перед Господом? Много было страданий, терзаний и дум. Были слезы, попытки навести мосты с дочерью, с ее окружением, воздействовать на нее через увещевания, взывать к совести, жалости, благодарности. Ничего не помогло.
И еще один тип утраты. Я потеряла двух подруг. Не смерть и не километры, а расхождения в политических взглядах привели к тому, что две мои подруги-американки, левые по своим убеждениям, ополчились на меня, такую неправую правую. И многолетней дружбе пришел конец. Конечно же, удар от разрыва дружеских отношений несопоставим со смертью любимого брата и отчуждением дочери, но все же вызвал много переживаний и размышлений, что было сделано или сказано неправильно и виновата ли я в чем-то.
Переживания длились какое-то время, а затем я… успокоилась. Не хочу сказать, что мне все равно, что моя теперь уже почти 30-летняя дочь отказывается общаться с родителями, сестрами, бабушкой и дедушкой, но я смирилась с тем, что не в силах изменить. Не могу не привести известный отрывок из «Молитвы о душевном покое» американского теолога Рейнгольда Нибура:
Боже, даруй мне душевный покойПринять то, что я не в силах изменить,Мужество изменить то, что могу,И мудрость отличить одно от другого.Я живу полноценной жизнью, помогаю своим престарелым родителям, старшим дочерям, которые вышли замуж и создали семьи. Работаю библиотекарем и волонтером. У нас родились внуки. Жизнь идет своим чередом.
Меня стали волновать вопросы: как вышло, что я успокоилась? Что мне помогло?
Означает ли это, что я эмоционально предаю своих любимых людей, если перестала терзаться из-за утраты?
Почему одни люди, пережившие утрату, страдают всю оставшуюся жизнь и разрушают (иногда намеренно) свое физическое здоровье, пускаются во все тяжкие, а другие продолжают жить плодотворно и даже счастливо. Чем первые отличаются от вторых? Может быть, первые любили тех, кого потеряли, а вторые нет? Или первые умеют глубоко чувствовать, а вторые только поверхностно?
Как уже не однажды случалось в моей жизни, за помощью я обратилась к книгам. Стала читать о том, что помогает людям справляться с горечью утраты. И не могла не заметить то общее, что объединяет разные утраты, будь то смерть, предательство, вынужденная разлука. Что испытывают люди, оставшиеся наедине с горем?
Для тех, кто страдает, возвращение к нормальному состоянию кажется непреодолимым, как для меня, к примеру, восхождение на Эльбрус. Все люди разные, у них разные утраты, и горюют они по-разному. На каком же основании я берусь что-либо советовать тому, кого не
Кстати, в качестве эпиграфа я взяла слова Хелен Келлер, знаменитой американки, слепоглухонемой от рождения.
Глава 1. Когда рухнул привычный мир
Американская поэтесса Эдна Сент-Винсент Миллей родилась в конце позапрошлого века и умерла ровно в середине века прошлого. Ее стихотворение, приземленно-прозаически говорящее об утрате, в то же время приоткрывает глубину трагизма последней строкой: «Жизнь должна продолжиться, не помню почему».
Это стихотворение, мне кажется, очень точно описывает тот подход к жизни и смерти и то отношение к утрате, которые были свойственны ее поколению, а также предшествовавшим поколениям. Что уж говорить о наших дедах и бабках вкупе с их предками? Эти люди пережили войны и революции, партийные чистки и голод, по ним катком прокатился XX век с его тоталитарными диктатурами и истреблениями целых слоев населения и народов. И тем не менее многие из них выжили и смогли радоваться и смеяться, ценить жизнь как великий дар и смотреть на смерть как на ее неизменную спутницу. Они были крепкими орешками.
Нужно было продолжать жить, строя светлое будущее для себя и своих детей. Официальная доктрина у нас гласила: «Лес рубят – щепки летят». Для светлого будущего щепок не жалели, а любую утрату и скорбь по ушедшим близким людям переживали внутрисемейно или индивидуально. Стоическое отношение к утрате близких было внешним фасадом, принятым в обществе. Те, кто терял дорогих людей, страдали, но эти страдания были втихомолку, за закрытыми дверями. Как сказал главный герой фильма «Мой друг Иван Лапшин», «ну умер человек. Что ж теперь поделаешь?»
Да и в западных культурах публичное выражение эмоций считалось неприличным. Stiff upper lip (англ. «застывшая верхняя губа»), как выражаются англичане, было эталоном поведения. Любые отклонения от нормы и внутрисемейные переживания заметались под ковер, словом, это был совершенно иной мир, без армии психологов, социальных работников и групп поддержки. Мир, где люди опирались только на внутренние ресурсы, а если не справлялись – что ж, как говорится, «степь отпоет». Работающим людям надо было кормить семью, «заботиться о нуждах низкой жизни», говоря словами поэта.