Пережитое

Сандалов Леонид Михайлович

– У нас в штабе фронта при медленном продвижении войск вперед ценного опыта вы не получите, - сказал он.

В оперативном управлении оказались и другие мои товарищи по Академии Генерального штаба - полковники З. Я. Рудаков и В. Я. Семенов. Они детально ознакомили меня с работой командиров управления. С их же помощью я получил возможность нормально отдохнуть и утром уехал сопровождать 8-ю дивизию. Она сосредоточивалась на Карельском перешейке и должна была действовать в первом эшелоне.

Несколько дней я провел в полках, а затем перебрался в штаб 13-й армии. Начальником штаба этой армии был комбриг Владимир Сергеевич Галушкевич.

Владимир Сергеевич очень гордился тем, что и он, и командующий армией в прошлом артиллеристы.

–

Вот ты сам убедишься, - говорил мне Галушкевич, - что при прорыве укрепрайона главное - это артиллерия...

В течение почти двух недель я изучал, как штабы соединений и штаб армии терпеливо и настойчиво ведут разведку вражеского укрепрайона, а затем наносят сокрушительный удар по его дотам. Мне довелось также несколько раз выезжать с работниками штаба армии, а однажды и с командующим в войска первой линии.

Во время этих выездок я не раз вспоминал С. К Тимошенко, который справедливо упрощал нас в том, что из боязни обморозить солдат и командиров мы плохо готовили их для ведения боя в зимних условиях. А морозы в тот год достигали на Карельском перешейке 45 градусов.

В феврале закончилась моя командировка, и я возвратился в Минск, где, к своему удивлению, на посту начальника штаба округа опять встретил комкора Пуркаева, а комдива Климовских - в должности его заместителя.

Первые дни по возвращении и штаб округа я посвятил подготовке отчета о своей поездке, а затем прочел несколько докладов о советско-финляндской войне для командиров штаба и работников Центрального Комитета Коммунистической партии Белоруссии. Я видел все своими глазами и старался нарисовать правдивую картину тех нечеловеческих условий, в которых наши героические войска вели борьбу на Карельском перешейке, с каждым днем приближая победу над агрессивными силами, развязавшими войну...

Обычно мой рабочий день в штабе начинался с утреннего доклада своему начальнику - комкору Пуркаеву. И почти каждый раз, посещая его, я думал: почему он так быстро вернулся из Германии? Однако спросить об этом самого Пуркаева не решался. И вдруг однажды после моего очередного утреннего доклада Пуркаеву этот щепетильный вопрос поднял Климовских:

– Максим Алексеевич, мне кажется, было бы весьма полезно, если бы вы рассказали нам о своей деятельности в Германии в качестве военного атташе.

– Давно собираюсь, - охотно отозвался Пуркаев.
– Рассказать есть о чем, наблюдений много. Вот только нужно найти для этого время... Впрочем, вас, вероятно, интересует прежде всего причина моего быстрого возвращения?

И, не дожидаясь нашего ответа, Максим Алексеевич перешел к сути дела:

– Приняли меня в Германии внешне весьма благожелательно. Вскоре после приезда туда я был приглашен на один прием и представлен Гитлеру. Затем мне было разрешено присутствовать на войсковых учениях и посещать воинские части (правда, в сопровождении офицера генерального штаба). Я немедленно воспользовался этим. побывал в одном пехотном полку. А несколько дней спустя мне показали даже подземный командный пункт, якобы подготовленный на случай войны для генерального штаба. Легко было понять, для чего все это делается: меня хотели убедить, что у немецкого командования нет секретов от нас. Расчет был прост: они хотели усыпить нашу бдительность. Но потом моим "доброжелателям" стало ясно, что обмануть нас трудно. И сразу все изменилось. При встречах со мной они улыбались все реже и реже. Потом, как бы вскользь, выразили удивление, почему это я, потенциальный начальник штаба фронта, занимаю скромный пост военного атташе. Постепенно меня стали "забывать" приглашать на учения или присылали за мной своего представителя так поздно, что ехать было уже бесцельно. А то вдруг по пути в район учений внезапно портилась машина, на которой я ехал. Словом, мне всячески давали понять, что в качестве военного представителя Советского Союза я для них нежелателен. И, так как у немецкого правительства не было оснований заявить об этим нашему правительству, начались провокации: меня старались

как-то скомпрометировать.

Однажды при посещении военною учреждения Пуркаев обнаружил в кармане своей шинели маленький фотоаппарат. Передав его своему провожатому, он прямо заявил, что это очень грубая работа. Офицер нисколько не смутился. Тут же выразил предположение, что, вероятно, кто-то ошибся, положив фотоаппарат в чужой карман, когда шинель висела в гардеробе учреждения рядом с десятками других.

– Таких неудачных попыток скомпрометировать меня было несколько, и в конце концов они достигли цели, - заключил Пуркаев.
– Мне захотелось углубить знания в немецком языке, и с ведома нашего посольства я стал брать уроки у одной уже очень немолодой немецкой учительницы. Все, казалось, шло нормально, но вдруг из ведомства Риббентропа сообщили о жалобе учительницы на то, что я якобы пытался посягнуть на ее честь. На вопрос, какие же доказательства может представить эта учительница, ответ гласил: синяки и царапины. Чтобы эта история "не попала в газеты", немецкое правительство настойчиво просило заменить меня другим.

Абсурдность предъявленного мне обвинения ни у кого не вызывала сомнений, но решено было не обострять из-за этого отношений. Вот так и кончилась моя военно-дипломатическая карьера, о чем я, впрочем, нисколько не жалею...

В те дни уже шли переговоры о мире с Финляндией. Истощив свои силы, она предложила прекратить военные действия и 12 марта 1940 года подписала мирный договор. Первоочередной заботой для штаба округа стало возвращение наших дивизий с фронта.

Обращаясь мысленно к весне 1940 года, прямо-таки поражаешься, насколько богата была она событиями. Не успели люди облегченно вздохнуть в связи с окончанием советско-финляндской войны, как на их голову обрушились новые беды. В апреле фашистская Германия осуществила захват Дании и Норвегии. 10 мая гитлеровские полчища через Люксембург и Бельгию, в обход линии Мажино, вторглись во Францию.

По понятным причинам мы, военные люди, переживали это особенно остро. И не только переживали, но и делали отсюда определенные практические выводы.

Помню, в один из последних дней мая, когда штаб округа только что переехал в новое помещение близ минского университетского городка, ко мне зашли Климовских и Березкин. Осмотрев, как разместился оперативный отдел, они задержались у меня в кабинете, и между нами завязался очень откровенный разговор. Начал его Березкин. Глядя на лежавшую на столе карту Франции, он сокрушенно покачал головой:

– Кто бы мог подумать, что немцам потребуется лишь немногим больше двух недель, чтобы разгромить основные силы французской армии?

– Да, - откликнулся Климовских, - немецкая армия устремилась уже на Париж. Видимо, с Францией будет то же, что в сентябре прошлого года произошло с Полыней. А когда Гитлер развяжет себе руки на Западе, он непременно повернет свою военную машину против нас.

– Не помогли французам и пограничные укрепления, хотя главной ударной силой у немцев, как и при нападении на Польшу, были, по-видимому, механизированные войска, - заметил я.

– Не могу согласиться с вами полностью, - возразил Климовских.
– Немецкая армия обошла знаменитую линию Мажино и прорвалась на участках, где преобладали укрепления полевого типа. Мы не должны терять веру в укрепрайоны и обязаны продолжать строительство их на своей границе. Что же касается роли механизированных войск, то не немцы, а мы первыми оценили их должным образом. У нас также начинается крупная реорганизация армии в сторону механизации. В частности, в нашем округе количество конницы сократится более чем в три раза, и за счет ее будут сформированы один, а то и два механизированных корпуса. Увеличится число и артиллерийских частей, возрастет огневая мощь стрелковых дивизий. Многие артиллерийские и специальные части перейдут на механическую тягу. Не случайно командовать нашим округом назначается бывший начальник Автобронетанкового управления Красной Армии генерал-полковник Павлов.