Пережитое
Шрифт:
Дома было очень тяжело, мучило ощущение, что из него ушла его душа, то тепло и уют, который умел создавать Эльбрус для всех приходивших в Наш Дом, и то что я не могла полностью сохранить. Я все время думала о нашей долгой совместной жизни, о всех рытвинах и ухабах (и внешних, и внутренних), корила себя, что занятая работой, мало уделяла Эльбрусу внимания в последние годы, когда он ушел с работы, что из-за этого он ощущал себя одиноким и заброшенным. Когда умирает близкий человек, всегда кажется, что оставшиеся чем-то виноваты перед ним. Так казалось и мне, и, наверное, это и в самом деле было так.
Часть VI. Последние годы
Глава 56. Последние годы
Утешения и забвения от своего горя я искала в работе и, конечно, в детях. Часто ездила к ним, они навещали меня, возилась с Митей, помогая ему входить в университетскую жизнь, научиться сдавать экзамены, писать курсовые работы. Это требовало времени и внимания. Беспокоило его здоровье,
Я часто навещала Женю, а она, тоже переживавшая тяжелые дни — меня. Ее сын Юра ушел из дома к новой жене, а прежняя запретила ей общаться с ее любимой внучкой Маргаритой. Женя мучилась и страдала, так что наши частые встречи в эти месяцы были печальны, и мы старались как-то утешить друг друга. Беды на этом не закончились, весной 1982 года стал прихварывать и Николай и затем очень быстро сгорел, тоже от рака легких, как и Эльбрус. Думаю, что семейные неурядицы ускорили его смерть.
На работе я старалась держаться спокойно, как всегда, не давать повода жалеть себя, не выказывать своей слабости и боли. Но работать не хотелось, впервые казалось, что моя деятельность не имеет смысла, никому не нужна. В университете было пусто без А.И.Данилова, в душе было пусто без Эльбруса, моего всегдашнего советчика во всех моих научных делах, внимательного слушателя всех моих писаний. Теперь мне не с кем стало поделиться сокровенным, прочитать написанное.
Между тем в 1982 году заканчивался срок представления моей плановой монографии о классовой борьбе средневекового крестьянства. Многое уже было сделано, но болезнь и смерть Эльбруса выбили меня из колеи, и я попросила Зину, теперь уже директора нашего института, отсрочить сдачу работы, хотя бы до 1983 года. Но Зина категорически мне отказала, сказав, что надо напрячь все силы и закончить книгу в срок. Сначала я на нее обиделась, сочла ее глухой и холодной к моей боли. Меня это тем более удивило, что еще до Эльбруса, 16 ноября 1980 года, скончался ее муж М.А.Алпатов, о котором она тоже очень горевала и, казалось бы, могла меня понять. Впрочем, оставалось только подчиниться. Однако потом на смену обиде пришла благодарность за это жестокое решение. Оно заставило меня встряхнуться, активизировать свою работу. Чтобы успеть к сроку, мне пришлось много и напряженно трудиться. Сначала я делала это через силу, но постепенно все больше и больше вовлекалась в работу, вернулся утраченный интерес к ней, а вместе с ним и какая-то близкая цель в жизни. Уйдя с головой в работу, я вольно или невольно отвлекалась от своего горя. И хотя оно все время оставалось во мне, как остается и теперь, все же пробудился вновь интерес к работе, а через это и к жизни в целом. В конце 1982 года на стол директора легло почти тридцать печатных листов [60] . Более всех был этим поражен наш заведующий сектором А.Н.Чистозвонов, видимо считавший, что горе надолго вывело меня из игры. Монография успешно прошла обсуждение в секторе, была рекомендована к печати и вышла в 1984 году к моему семидесятилетию.
60
Гутнова Е. В. Классовая борьба и общественное сознание крестьянства в средневековой Западной Европе (XI–XV вв.). М., 1984.
С ее изданием завершилось исследование, замысленное более десяти лет назад, но задержавшееся из-за того, что мой коллега беззастенчиво заимствовал у меня тему. Время шло, и теперь объектом моего внимания стало не только общественное сознание средневекового крестьянства — социальная психология и идеология, но и эволюция его социального протеста в XI–XV веках. Если раньше я собиралась написать книгу лишь об общественном сознании английского крестьянства, то с изменением подхода к теме в поле зрения оказалась вся Западная Европа, а на первый план вышли типологические черты, общие и для крестьянских движений, и для крестьянских представлений во всем этом регионе. Английский материал, лучше мне известный и детально изученный в исследовательском плане, оставался в центре книги, но получил совершенно новое звучание в рамках общеевропейского материала, позволил поставить вопрос об общих, если не закономерностях, то тенденциях развития двух тесно связанных процессов — эволюции социального протеста и общественного сознания крестьян. Сейчас не модно говорить и писать о «классовой борьбе», как о теме, которая ассоциируется с «классовым подходом к истории» и, вообще, ошибочным видением истории причем не только на Западе, но теперь и у нас. Когда я писала эту книгу, вопрос о классовой борьбе средневекового крестьянства был, напротив, очень актуален в западной историографии и не без влияния марксистской, в том числе нашей исторической мысли, в частности переведенных на французский язык работ Б.Ф.Поршнева. Именно знакомство с ними пробудило бурный интерес к этой теме и оживленные споры, в которых немалое число весьма уважаемых историков признавали наличие глубоких социальных антагонизмов между феодалами и крестьянами в средневековом обществе, постоянную борьбу между ними, а отсюда и
Моя новая книга оказалась таким образом в русле этих новых исканий, тем более что поставленные мною вопросы об общественном сознании крестьянства, о его мировидении, восприятии и в какой-то степени уже идеологических представлениях хорошо укладывались в изучение менталитета людей прошлого, которое стало особенно модно с начала семидесятых годов нашего века и очень активно продолжается и теперь.
По иронии судьбы, мне, решительной противнице Б.Ф.Поршнева в его абсолютизации роли классовой борьбы крестьянства в средние века, пришлось заняться этим социальным феноменом, осветить его истинное место в истории общества.
Перелопатив огромный материал, я смогла обоснованно отвергнуть поршневскую абсолютизацию этой роли. Однако вместе с тем тот же материал убедил меня, что социальные конфликты в деревне, проявлявшиеся в весьма различных формах, каждая из которых превалировала в конкретную эпоху, оказывали весьма заметное повседневное воздействие и на положение самого крестьянства и его мировосприятие, и на позицию по отношению к нему феодалов и других социальных элементов, а в иных случаях и государства. Более того, мне удалось показать, что представления этические, социально-политические, религиозные, возникавшие в крестьянской среде, постоянно взаимодействовали с господствующей идеологией, высокой религией, элитарными пластами культуры. Из этого становилось ясно, что противостояние «народной» и «элитарной» культуры не было столь абсолютным, как это иногда изображалось в литературе того времени, и что оба эти пласта тесно переплетались в средневековой культуре, как единое целое.
В моей книге крестьянство в разных его ипостасях выступало не как пассивный, страдательный элемент общества, но как его весьма активная сила и в социальной, и в духовное жизни феодальной Западной Европы и далеко не всегда столь косная и реакционная, как ее ранее обычно изображали (и в марксистской, и в немарксистской историографии).
Монография, изданная, правда, небольшим тиражом, разошлась быстро и получила хорошие отзывы.
Еще до этого, осенью 1982 года, я, на этот раз одна, поехала на ежегодное заседание «Ганзейского общества» ГДР по индивидуальному приглашению, которое получено было поздней осенью 1981 года во время проходившего в Москве очередного коллоквиума медиевистов СССР и ГДР от немецких товарищей. Поездка оказалась удачной и приятной. После доклада на этой конференции, послушав все обсуждения, я побродила по солнечному Берлину, посмотрела на водруженный не старое место (ранее спрятанный) памятник Фридриху II Великому, испытала, как всегда, неприятное чувство у Берлинской стены, ныне, наконец, разрушенной и, пообщавшись с немецкими коллегами, вернулась домой.
К этому времени прошло уже больше года со дня смерти Эльбруса. Я не то что привыкла, а как-то приспособилась к своему одиночеству, притерпелась к нему и по окончании книги начала работать, как и предполагалось, над вторым томом «Истории Европы», задуманной во время Бухарестского конгресса. Предстояло написать шестьдесят печатных листов, распределить заказы между восемнадцатью авторами, разработать проспект, обсудить его на редколлегии, самой написать часть глав. На все это отводилось пять лет и приходилось спешить. Ответственным редактором тома была Зина, но основная тяжесть организационной работы и перспективного планирования тома лежала на мне. Это требовало много времени и сил, а главное — бесконечных увязок, согласований с разними авторами и редакторами тома (а их было много) и очень утомляло и раздражало меня. Пришлось опять отставить все собственные планы и заняться этим «общим делом». Как показали последующие события начала 1985 года и перестройки, направление этого издания было выбрано правильно, оно оказалось очень созвучным идеям «нового мышления» во внешней политике и стратегии создания мирного «европейского дома», выдвинутым М.С.Горбачевым. В свете этих новых идей наше издание открывало возможности показать Европу как определенное социокультурное единство и вместе с тем передать своеобразие истории разных стран и регионов. Рассмотрение широкого спектра разных вариантов развития в средневековой Европе позволяло также по-новому взглянуть и на средневековую цивилизацию, показать ее истинный вклад в общую историю европейских народов, ее место в истории человечества. Однако реализовать эти большие планы было нелегко. Это отняло у меня около пяти лет жизни, в течение которых я могла заниматься собственными исследованиями лишь урывками.
А жизнь шла своим чередом, со своими радостями и утратами. Время на часах нашей общественной жизни как будто остановилось. На этом неподвижном фоне тем более ярко высвечивались отдельные трагические события. Весной 1982 года в нашем секторе произошло большое несчастье, потрясшее меня, несмотря на общий фон моего собственного горя.
Среди наших сотрудников была одна молодая девушка — Наталья Владимировна Савина, ученица М.М.Смирина, очень талантливый и хороший человек. В аспирантуру Института всеобщей истории ее приняли одновременно с моей ученицей Лориной Репиной. В 1978 году они обе в один день защитили диссертации. Как раз тогда, счастливый и довольный ее учитель при нашем взаимном поздравлении друг друга сказал запомнившуюся мне надолго фразу: «Воспитать ученика, довести его до кандидатской степени, это все равно, что написать новую книгу». Наташу взяли в наш сектор, где она успешно работала и в научном, и в организационном плане.