Пережив себя
Шрифт:
Но ты не желал этого признавать. Я же с возрастающим ужасом, словно вязанье, тянула к себе метку за меткой – женское несчастье твоей жены означало, что и я пройду ее же путем, нежелание твоих бывших подруг общаться с тобой рисовали передо мной модель наших отношений после того, как они закончатся, повторяющиеся изо дня в день, из года в год упреки намекали мне на то, что они не прекратятся, даже если я выйду за тебя замуж. Порой у меня возникало чувство, что для меня навсегда наступил День Сурка – мы вечно вращаемся по кругу одних и тем, разговоров, ситуаций.
Вечность – это случайность, из которой не извлекают урока. Это и был наш случай. Ты не видел закономерности и предсказуемости всего происходящего, написанности сценария и сыгранности актеров, а я, хотя и осознавала это в тем более полной мере, чем больше наваливалось на меня бремя вечности,
Сегодня наше полотно разорвано пополам, словно простыня с брачной постели, которую не обагрила кровь девственности невесты. Но метки продолжают преследовать меня с пугающей настойчивостью грядущей вечности. Я все еще нахожусь в той же самой матрице – все мои пути пролегают мимо тебя, мимо мест, где я была и счастлива, и несчастлива одновременно. Но последняя метка была из тех, что четко дают понять, что вечность для меня только началась. О ней расскажу поподробнее.
От своей редакции я получила задание написать статью, снабдив ее комментарием специалиста. Женщина эта работала гинекологом в районной консультации – совершенно случайно рядом с твоим домом. Я проехала через весь заснеженный город и оказалась там, где мне был знаком каждый пешеходный переход, каждая выбоина на асфальте, каждый светофор и каждый проулок. Чем дальше я ехала по району, где оставила несколько лет своей жизни, тем тяжелее становилось у меня на сердце, я вязла в чувствах, как моя машина – в снегу, я вспоминала все, что происходило на этих улицах, и в конце концов полностью погрузилась в тьму времен. Я поставила машину, зашла в поликлинику и вдруг вспомнила, что в еще более далеком прошлом, задолго до тебя, я уже была на консультации этого врача всего за неделю до рождения ребенка. Я вспомнила – морозный зимний вечер, давку в метро, короткую перебежку, страх ожидания, счастье облегчения – все хорошо, все прекрасно, до родов осталась одна неделя, и я уже спешу выбраться из чужого, незнакомого района на выселках. Так я думала тогда, но в каком страшном сне я могла бы вообразить, что именно это место станет моей родиной на многие годы? Разве я могла себе представить, что буду счастлива и несчастлива более всего там, где впервые появилась, потому что была беременна долгожданным ребенком от любимого мужа?
Скажи, теперь ты видишь, что случайности не случайны? Когда-то ты сказал мне, что после того, как мы расстанемся, я все равно встречу другого человека и опять буду его любить, но уже не так, потому что учту все ошибки, которые совершила и еще совершу с тобой. Это значит, что я опять получу домашнее задание – свое ли, чужое, и буду его делать, и так будет продолжаться вечно, то ли потому что я его не сделала, то ли тот человек, которого я еще только встречу, как и ты, откажется читать знаки и истолковывать метки, и я снова буду его убеждать в том, в чем сама убедилась еще с тобой. Мопассан написал в одном из «Рассказов вальдшнепа» фразу, которую я приведу по памяти: тот, кому суждено любить, тот будет любить вновь и вновь. И это действительно так – тот, кто раз за разом отдает свое сердце, душу и тело другому человеку, обречен делать это вечно, до своего последнего вздоха, потому что он ничему не учится, ничего не слышит и не видит, и ничего не желает понимать. Он и вправду похож на Соловья из сказки Андерсена, накалывающего сердце на безжалостный розовый шип, потому что он сам желает этого больше жизни.
Я в бездну глянула и ужаснулась,
Но если спросит бог меня –
Все изменить с того простого дня,
Я б все равно в него вернулась.
Письмо 8. Тогда и теперь
Я очень часто сравниваю то, как
Это тем более странно, скажешь ты, ведь ты никуда не уходила – ни из семьи, ни из своего близкого окружения, ни из той среды, к которой принадлежишь по рождению. Ничего не изменилось, пока мы были вместе, я просто завела себе вторую реальность, в которой мне было легко и приятно существовать с тобой, ускользая время от времени обратно. Это путешествие между мирами составляло, по твоему мнению, основное развлечение моей жизни, и, поскольку миры эти не пересекались, я ничем не рисковала, кроме тех случаев, разумеется, когда их орбиты слишком близко подходили друг другу – случайное пересечение на улице, требование немедленно спуститься под угрозой обнародования всей правды, разоблачающий телефонный звонок, явные угрозы и тому подобные меры шантажа с обеих сторон.
Что ж, так выглядели мои путешествия во времени и в пространстве со стороны, и даже я, некоторое время назад, тогда, думала, что это действительно возможно. Возможно существовать в двух разных мирах, проходя их тонкие сущности насквозь, не принадлежа ни к одному из них до конца. Возможно жить разными жизнями в каждом из этих миров – в одном из них быть матерью, женой, принадлежать кругу друзей и родственников, заниматься бизнесом, бытом и собой, в другом – быть тебе любовью, быть тебе больше, чем женой, быть тебе подругой в делах, родить тебе ребенка ради нас двоих, но только так, чтобы эти миры не соприкасались, и я была бы их единственным связующим звеном. Дело тут было вовсе не в адреналиновой лихорадке и не в позднем женском сластолюбии, отнюдь нет. Я просто заблудилась, я покинула свой мир на минутку, а потерялась на много лет. Словно в Хрониках Нарнии, я проникла в жизнь с тобой через платяной шкаф, но когда вернулась обратно, то поняла, что в моем мире за это время прошли годы.
Тогда у меня не было выбора – как только сердце сказало мне, что оно любит, я поняла, как дорог мне мой новый мир – тяжелый, скрытный, незнакомый, словно угрюмый еловый лес, стоял он передо мной, но в нем был ты, и я шагнула вперед. Так начались мои блуждания по твоему миру, в котором я, увы, никак не могла остаться. С какой горечью, стыдом и виной в душе я возвращалась в свою реальность, где все было родное от запаха стен до плача ребенка – родное и уже такое чужое. Отпирая дверь ключом, я словно входила в шлюзовую камеру, оставляя позади любовь, боль, гнев, горечь, сожаление, вину, стыд, смывая с себя в душе не только сперму другого мужчины, но и себя иную – страстную, неукротимую, неудержимую, нерациональную, превращаясь в себя ту, которой меня знают в этом мире. Садясь у телевизора, я с удивлением вспоминала то страшное, не знакомое мне существо, которое еще недавно блуждало по полям твоего мира. Это странное ощущение я бы сравнила с чувством героя нового фильма Камерона, который бродил по планете в ипостаси ее коренного обитателя. В конце фильма новая реальность заслонила для него прежнее тусклое существование, а физическая травма сделала прежнюю жизнь принципиально невозможной, поэтому он выбирает один из миров, окончательно прощаясь с земной аватарой.
Не скрою, вначале я полагала, что это возможно, вначале я считала, что такое вынужденное раздвоение моей жизни – пускай нелепый, пускай неправедный, но единственно возможный выбор, тем более, что он уже был сделан. Вначале я думала, что эти миры даже в принципе не могут совместиться и пересечься, как будто они расположены в разных галактиках или разделены прозрачной, но прочной стеной. Мне и в голову не приходило, что я поддаюсь величайшему из заблуждений, что можно жить здесь и там, оставаясь в обоих мирах самой собой, не меняя своей истинной сути, не приспосабливая ее под изгибы того или иного мира.
Когда же я начала осознавать, что рано или поздно мне тоже придется сделать выбор между моими мирами – к тому моменту они оба казались мне одинаково обжитыми и дорогими? Когда, наконец, заметила, что они не так уж далеки друга от друга – на расстоянии вытянутой руки, телефонного звонка, стука в дверь, столика в ресторане, электронной страницы, почтового сообщения, встречи глаз? Когда поняла, что я уже давно не та – ни в одном из миров я больше не являюсь самой собой, я изменилась, я волоку за собой, словно сбитый парашютист, шлейф обоих миров?