Перфекционистка из Москвы
Шрифт:
– Конечно, перфекционист может быть грязным! Но он этого старается не допускать, иначе бы он не был перфекционистом. Вот, смотри. Как тебе кажется, этот стол чистый?
– В принципе, чистый, – бойко отвечаю я, внимательно оглядывая блестящий черный стол, за которым мы сидим. – Хотя, если внимательно присмотреться… Вот, крошки застряли в трещинке, вот несколько разводов от мокрой тряпки. Нет, стол откровенно грязный. У меня на кухне такого не бывает, – добавляю я с гордостью.
– А для обычного человека, которым, по-видимому, является наш официант, стол чистый, хотя если ты ему покажешь на грязь, он обязательно еще раз пройдется по нему тряпкой.
– И что, из-за того, что
– Перфекционистки, – поправляет Алексей. – Не волнуйся, таких много, но не каждый имеет мужество себе в этом признаться.
– Конечно, в болезнях никто признаваться не хочет…
– Это не болезнь, а особенность характера. Такая же, как сварливость, придирчивость или заносчивость.
– Не самые приятные черты…
Перфекционистка тут же материализуется в моей голове в виде склочной старухи с маминым голосом, которая вмешивается в дела всех и вся, поправляет на каждом шагу, знает, как можно сделать лучше, и никогда не довольна результатом. Я встряхиваю головой, чтобы прогнать каргу. Та, однако, цепляется золоченой клюкой за перемычку между большими полушариями и никак не хочет уходить. «Повезло попасть в компанию интересного, интеллигентного, начитанного молодого человека, – шамкает она сквозь белые вставные зубы. – А у тебя ногти не под цвет помады накрашены, прическа как у курицы, да еще и пуговица оторвалась. И пришло тебе в голову в такой момент ляпнуть про грязный стол. Можно было бы и сдержаться!».
– Кто-то критикует внутри? – слышу я вкрадчивый голос Алексея и вздрагиваю. Остатки «Кровавой Мэри» расползаются томатной лужицей по столу.
– Вот теперь стол действительно грязный, – смеется Алексей. Он неспешно достает пачку салфеток и бросает их на пятно. Вмиг подоспевший официант тщательно протирает стол и уносит салфетки.
– Неплохой способ добиться того, чтобы стол, наконец, сделали чистым, – улыбается Алексей. – Возьму на вооружение.
Я краснею, будто впитала в себя всю мякоть томатов из пролитого коктейля.
– Прости, пожалуйста. Это моя вина, – он кивает головой в сторону пустого стакана. – Я тебя напугал вопросом. Не волнуйся, я не умею читать мысли. Просто для перфекционистов это нормально – перемалывать себе косточки и критиковать за всё, что угодно.
Я облегченно выдыхаю – мне совсем не хочется оказаться в компании телепата в тот момент, когда за меня взялась мама. Сейчас она корит за разлитую «Кровавую Мэри».
– Ты это тоже делаешь? – я заговорщически наклоняюсь к его уху. – Себя критикуешь?
– Иногда, только если критика имеет положительный эффект. Если она помогает достичь более высокого результата, то она позволительна, – чеканит он. – Если она существует ради самой себя, то есть идет по привычке, по кругу, то такая критика мне не нужна.
– А её можно остановить?
– Можно. Главное при этом – понять, что она тебе не нужна.
– А от перфекционизма вылечиться можно?
– Можно скорректировать.
– Для этого нужно ходить к невропатологу? – мне почему-то казалось, что у невропатолога приятнее лечиться, чем у психиатра. Нервы у любого могут сдать.
– Нет. В этом случае достаточно нескольких негативных событий в жизни, которые заставляют задуматься и измениться, хорошей книжки или внимательного друга.
– Негативных событий в моей жизни было более чем достаточно в последнее время.
– Значит и внимательный друг появится, точнее, я надеюсь, уже появился.
– Кто же?
– Я.
Я поворачиваюсь к Свете, демонстративно хмурюсь и кричу ей через весь стол.
– Вы с ним сговорились?
– С кем? О чем? – Света недоумевающе смотрит
– С Алексеем? Он всё-таки психолог или нет?
– Он тебе в доктора и пациента играть предлагает? Это его хобби. Решай сама.
– Ну так как? – снова спрашивает Алексей.
– Я подумаю, – неуверенно отвечаю я. – Отвечу в следующий раз.
– Хорошо, я тоже.
– Как? Разве ты не согласен? Ты же сам предложил.
– Я привык начинать на равных.
Глава 6
Входную дверь закрыть на замок, ключ – на крючок, туфли – под струю воды в раковину и на приготовленную с утра газетку. И никакая я не перфекционистка! В голове продолжается диалог, длиной с дорогу в метро. Непрочитанные рекламные газеты лежат стопочкой на столе. Пол два дня не мыт. Не найдя других веских доказательств собственного несовершенства, я решаю проверить себя на прочность и лечь спать без традиционной уборки кухни, тем более, что мусорить там сегодня было некому. Красота!
Просыпаюсь на следующее утро необычайно рано, открываю глаза и первым делом обнаруживаю трещинки на потолке, расходящиеся во все стороны паутинкой. Думаю, дом не успеет развалиться до моего переезда в другой, но все-таки нужно будет напомнить владельцу квартиры о необходимости ремонта.
Дождь колотит по стеклу. Почему-то мне кажется, что он холодный. Наверное, из-за настроения, которое способно всё вокруг покрыть ледяной коркой. Первый раз за многие годы мне всё равно, что сегодня пятница, что впереди два выходных дня. Для меня теперь эта разница между днями недели никакой роли не играет. Понедельник можно назвать пятницей, а субботу превратить в среду. Рабочие дни стали нерабочими. Как сильно хотелось раньше прибавить к выходному еще один денек, так теперь щемит всё внутри от тоски по офису. Подумать только! Быть безработной – гораздо хуже, чем вставать рано на работу. Почему я раньше этого не понимала?
Заворачиваюсь в теплое одеяло, ныряю в лохматые тапочки и подхожу к термометру. Пять градусов… Действительно холодно. Я тут же возвращаюсь в постель, закрываю глаза и погружаюсь в полудрему.
Перед глазами предстаёт поле, женщина в фуфайке, белом платке, повязанном назад, капроновых колготках и резиновых сапогах, ступающая по колючей свежескошенной пшенице. Лица женщины не видно, но мне кажется, что это я. Откуда вся эта странная одежда? Фуфайка греет кое-как – под ней, очевидно, ничего нет. Я обхватываю себя руками вокруг пояса и вглядываюсь в белесую пелену. Так я смотрю несколько минут, пока не появляется лошадь. Ничуть не удивившись, я подхожу к ней, беру под уздцы, треплю гриву. Мне казалось, что мы знакомы сто лет, и что это совсем не лошадь, а мой лучший друг. Лошадь, очевидно, испытывает похожие чувства, прижимается, фыркает и радостно тычет носом в фуфайку. От тепла животного я согреваюсь и млею. Только ступни от соприкосновения с резиной совсем окоченели и ничего не чувствуют. Тут вдруг лошадь смотрит мне прямо в глаза и серьезно спрашивает: «Дашь ты мне хлеба или нет? Что ты решила?» Я вздрагиваю, принимаюсь шарить по карманам и, не найдя ничего, отвечаю: «Я подумаю. Отвечу в следующий раз».
Потом всё пропадает. Остаюсь только я, завернутая по самые уши в одеяло. Ноги торчат снаружи и порядком замерзли. В желудке урчит. Глупости какие-то снятся. Лошадь… Хлеб… Я подумаю… Отвечу в следующий раз. Потом мне вдруг разом становится всё ясно – весь смысл сна и причина слякотного настроения. Я набираю Свету и спрашиваю, сможем ли мы сегодня вместе пообедать. Та немного удивляется дневному приглашению – обычно мы встречались по вечерам или на выходных, но соглашается.