Перфекционистка в офисе
Шрифт:
В витрине книжного магазина вижу книгу Фредерика Бегбедера «Любовь живет три года». Три года? Любовь должна жить три года! Но почему у нас только один? Почему в нашей теплой квартире вдруг отключили отопление? Мы ходим в шубах, лежим под тремя одеялами, а меня трясёт от холода! Почему всё так быстро закончилось? Кому предъявлять претензии по гарантии?
— Нам нужно поговорить, — ровным голосом сообщаю ему с порога. Ни тени недовольства, ни обиды, ни надежды. Просто деловое желание выяснить всё раз и навсегда.
— Согласен, — Алексей выходит из кухни в накрахмаленном передничке с нарисованным на нём
Он целует меня в щеку, и мое решительное настроение вмиг улетучивается.
— Котлеты жаришь? — раздеваюсь и подхожу к плите. — Сколько раз перевернул?
— Три, — отвечает он и передаёт мне лопатку.
— Молодец, почти научился! — я улыбаюсь. — Следующий раз убавь пораньше, пожалуйста, чтобы корочка не подгорела. Она — вредная для здоровья.
Он прижимается ко мне, я боюсь, что мы сейчас так ничего и не обсудим, и ленты бесконечных диалогов будут продолжать опутывать меня. Придётся носить их на себе, как полную тяжелых патронов обойму.
— Молодец, ты тоже почти научилась, — он перехватывает у меня лопатку и переворачивает котлеты.
— Чему?
— Конструктивной критике.
— Это не критика вовсе, если ты про котлеты. И почему почти? Я лишь констатирую факты без лишних эмоций, как ты меня учил. Кстати, в этом русле я и хотела с тобой поговорить. Спокойно и рассудительно, — я делаю глубокий вздох. — Я решила завести ребенка.
Повисает звенящая тишина, потом сковорода с котлетами, которую Алексей держал в руке, с грохотом опускается на плиту. Эта фраза, очевидно, вызывает в нём состояние, в котором я побывала сегодня, когда увидела Татьяну с шефом.
— Хорошо, что у нас не индукционная плита, а обычная — советская.
— Что? — переспрашивает он громко, будто контуженный.
— Хорошо, что у нас не индукционная плита, а обычная — советская, — повторяю я, перехватывая у него сковороду с лопаткой. Еще обожжётся!
— Я про ребенка!
Его лицо наливается кровью. Я боюсь, что у него сейчас случится сердечный приступ. Беру полотенце и начинаю махать перед его лицом. Хочу побрызгать на водой, но Алексей вовремя выхватывает у меня бутылку — от волнения вместо брызгалки для цветов схватила жидкость для мытья раковины. Он тяжело опускается на стул.
— Что ты так разволновался! — я стараюсь говорить быстро, чтобы не остановиться, поддавшись сочувствию. — Я всего лишь про нашего ребенка говорю, не про монстра какого-нибудь. Думаю, что сейчас самый правильный момент для этого. Мне двадцать пять. Я всегда хотела двоих детей. Рожу одного за другим. Если повезет, двойня получится. Мальчик и девочка. Здорово, да? Одним метким выстрелом сразу двоих! — я подмигиваю. — Какая экономия времени получается! И, кроме того, декретный отпуск — это целых 140 дней! Мы сможем каждый день проводить вместе! Ведь этого нам так не хватает! Здорово я придумала? — стараюсь говорить легко и задорно, чтобы придать бодрости гипотетическому папе, но он по-прежнему не хочет верить в свалившееся на него счастье. — Не волнуйся, тебя это решение практически не коснется. Я всё сама сделаю: выношу, рожу, воспитаю. С тебя только штамп в паспорте, ну еще одна мелочь, сам понимаешь…
Щекочу
— Я не понимаю… Почему ты так? Почему сама решила? Я думал, что мы — настоящая пара. Что случилось? — он умоляюще смотрит на меня. — Дело во вчерашнем дне? Что-то не понравилось? Ты вчера домой ехала сама не своя. Что я сделал не так?
— Ты всё сделал так, — говорю я, поджимая губы.
— Я понял. Дело в подарке.
Отворачиваюсь к котлетам. Они весело пыхтят и пощелкивают, будто не замечая баталий, разыгрывающихся рядом.
— К подарку я претензий не имею. Дареному коню в зубы не смотрят. У меня не к коню претензии, а ко всаднику. Если уж даме своего сердца он решил коня подарить, то пусть у нее поинтересуется, есть ли у нее для этого конюшня. И вообще, может, ей кроликов нравится разводить!
— Понял, в чем собака зарыта, то есть кролик, — он с облегчением выдыхает. — Тебе не понравилось, что я за тебя решил. Записал на курс и не посоветовался.
— Да, точно.
— А я-то испугался. Подумал, ты серьезно — про ребенка, — его лицо озаряет улыбка, и он встает. Я отвечаю многозначительным молчанием. Он снова медленно садится.
Мне становится жаль его, и я уже готова сказать, что пошутила. Меня повысили на работе, и уходить в декрет сейчас было бы сумасшествием, но мне совсем не нравится его реакция. Нужно выяснить всё до конца. Заползти в нору к кролику до самого дна и вытащить его за уши на белый свет. Поставить диагноз, вылечить, если потребуется, сделать трепанацию, а потом пусть он снова в свою норку забирается. Только здоровый и готовый к деторождению по первому требованию. Потому я и дальше многозначительно молчу.
— Давай сюда котлеты, — он встает и берет у меня из рук сковороду, — разговор предстоит серьезный.
Через пару часов ужин съеден, противоречия разрешены. По нашему «котлетному» миру мы покупаем посудомоечную машину, которая будет экономить нам, как минимум, час времени ежедневно. Мне отходит право выбирать — идти или не идти в субботу на курс по тайм-менеджменту. Если я соглашусь, Лёша будет содержать квартиру в идеальном порядке на протяжении всех четырех недель. Если я откажусь, он не обидится. Алексей довольствуется реституцией — к нему возвращается право принятия совместного решения о том, когда и сколько детей нам заводить.
Дальнейший вечер проходит в спокойной и дружественной обстановке. Ребенок, пусть и гипотетический, действительно всё расставил по своим местам. Лишь одна мысль гложет меня. При других обстоятельствах она бы могла показаться странной, но не сегодня.
Я никогда не видела его паспорта. Конечно, не сомневаюсь в его честности, но вдруг? Может быть, его папа заставил жениться для объединения семейных капиталов? Поэтому он и не хочет повторения ошибок? Думаю, после года совместной жизни имею полное право заглянуть в его паспорт. Хотя бы одним глазком! Столько раз уже видела его голым, а паспорт ни разу! Незаконченное уравнение какое-то получается. Надо его сейчас же разрешить! Встаю и крадусь в коридор. Алексей напевает в ванной арию из «Пиковой дамы», и с каждым моим шагом голос его становился громче и громче. Мне это на руку, потому что паркет в коридоре у нас ужасно скрипучий.