Периферийные устройства
Шрифт:
– Медельин?
– Охранная контора.
– Ты ж говорил, игра.
– У тебя в кармане десять штук баксов.
– Давно ты на них пашешь?
– Две недели. Кроме воскресений.
– И сколько платят?
– Двадцать пять штук за смену.
– Тогда добавь до двадцати. За то, что кину Шайлен.
Он дал ей еще две пятерки.
2. Конфетка со стрихнином
Недертона разбудила эмблема Рейни, пульсирующая за веками с частотой сердцебиения в состоянии покоя. Благоразумно не поворачивая головы, Недертон убедился, что он в постели,
– Грязная, – хрипло произнес Недертон, на миг вообразив таких уборщиков для души, и снова уронил голову на подушку.
Эмблема Рейни замигала стробоскопически, настойчиво.
Недертон осторожно сел. Встать было бы свыше его сил.
– Да?
Мигание прекратилось.
– Небольшая проблема, – сказала Рейни.
Он зажмурился, но так осталась только эмблема. Уж лучше с открытыми глазами.
– И это твоя звездатая проблема, Уилф.
Недертон скривился, не ожидая, что гримаса отзовется в голове такой болью:
– Давно ты заделалась ханжой?
– Ты – пиарщик. Она – знаменитость. Это зоофилия.
В глаза словно насыпали песку, к тому же они не помещались в глазницах.
– Они, наверное, уже близко к пятну, – произнес он, рефлекторно стараясь показать, что бодр и владеет ситуацией, а не мучится диким и совершенно неожиданным похмельем.
– Они уже над пятном. И твой звездец с ними.
– Что она учудила?
– Один из ее стилистов по совместительству – татуировщик.
– Она же этого не сделала?
– Сделала.
– У нас была совершенно четкая устная договоренность.
– Придумай выход. Прямо сейчас. Все человечество смотрит. По крайней мере та часть человечества, которую мы убедили смотреть. Люди гадают: удастся ли Даэдре Уэст заключить мир с мусорщиками? Стоит ли поддержать проект? Нам нужен положительный ответ на оба вопроса.
– Двух предыдущих послов они съели, – сказал Недертон. – Галлюцинируя синхронно с дебрями кода, в убеждении, что их гости – шаманские звериные духи. Я трое суток кряду ее натаскивал. Месяц назад в «Коннахте». Три антрополога, два эксперта по неопримитивизму. Никаких татуировок. Нулевый, абсолютно чистый эпидермис. И тут здрасте.
– Отговори ее, Уилф.
Он проверил, сможет ли встать. Получилось. Прошел в туалет, голый, пописал как можно громче.
– От чего отговорить?
– Она намерена спуститься на параплане без…
– Так и запланировано.
– Без ничего. Если не считать ее новеньких тату.
– Шутишь?
– Какие уж тут шутки…
– На случай если ты не заметила, красота, в их понимании, ассоциируется с доброкачественными кожными новообразованиями, избыточными сосками и тому подобным. Традиционные татуировки однозначно сигналят имиджем гегемона. Как явиться на аудиенцию к папе римскому с генитальным пирсингом напоказ. Даже хуже. Какие они из себя?
– Постчеловеческая гнусь, по твоим же словам.
– Да нет, татуировки!
– Что-то с круговым течением. Абстрактные.
– Посягательство на культурное достояние.
– По счастью, нет. Если ты уговоришь ее надеть комбинезон, который мы сейчас печатаем в мобиле, проект еще удастся спасти.
Недертон взглянул на потолок. Вообразил, как крыша разверзается и он сам уплывает вверх. Неведомо куда.
– И еще наши саудовские спонсоры, – продолжала Рейни. – Видимые татуировки они бы пережили, хоть и с трудом. Женскую наготу – нет.
– Они могут воспринять это как приглашение к сексу, – сказал Недертон. Сам он именно так и воспринял.
– Саудовцы?
– Мусорщики.
– Или как ее готовность стать их обедом, – заметила Рейни. – Последним в любом случае. Она – конфетка со стрихнином. Любого, кто хотя бы чмокнет ее в щечку, хватит анафилактический шок. Там еще что-то с ногтями, но мне толком не объяснили.
Он обмотался вокруг пояса белым махровым полотенцем. Подумал, не выпить ли воды из графина на мраморном столе, но его замутило от одной мысли.
Возникла незнакомая эмблема.
– Лоренцо, – сказала Рейни, – подключаю к тебе Уилфа Недертона, в Лондоне.
И тут Недертон чуть не блеванул от входящей картинки: яркий просоленный свет Мусорного пятна, ощущение полета.
3. Шугать жучков
Флинн отзвонилась Шайлен, сумев не упомянуть Бертона. Шайлен какое-то время встречалась с ним в старших классах, но всерьез положила на него глаз, когда он вернулся с войны, весь такой ветеран Первой гаптической разведки, с морпеховским торсом и следами татуировок. Флинн считала, что Шайлен, как это называют в психологических шоу, романтизирует патологию. Впрочем, не то чтобы здесь было особенно из кого выбирать.
По поводу Бертона они с Шайлен сходились только в одном: обеих тревожило, что он цапается с «От Луки 4: 5». Луканутых не любили все, но Бертон воспринимал их как личную занозу в заднице. Флинн подозревала, что для него это просто повод, и все равно беспокоилась. Они возникли как церковь или в церкви: против голубых, против абортов и противозачаточных средств. Устраивали акции протеста на военных похоронах, из-за чего Бертон и взъелся. Остальные просто считали луканутых больными на всю голову мудозвонами, а те видели в таком отношении к себе знак своей богоугодности. Для Бертона они были способом выпустить пар.
Сейчас Флинн наклонилась, ища под столом черный нейлоновый чехол для томагавка. Бертон говорил, это не томагавк, а топорик, но, как ни называй, Флинн хотела убедиться, что брат не взял его в Дэвисвилл. Она приподняла чехол – тяжелый, значит все в порядке. Заглядывать внутрь не было никакой надобности, однако Флинн все-таки расстегнула молнию. Чехол был шире всего вверху, где помещался боек – по форме как широкое долото, только с изгибом, а вместо обуха – клюв, уменьшенное подобие лезвия, но с изгибом в другую сторону. И лезвие, и клюв толщиной в мизинец, но заточены так, что не заметишь, как порежешься. Рукоятка чуть выгнута назад и вымочена в каком-то специальном составе, так что дерево стало еще более прочным и упругим. У всех в Первой гаптической разведке были такие томагавки, их делал один кузнец в Теннесси. Осторожно, чтобы не порезать пальцы, Флинн застегнула чехол и положила на место.