Перикл
Шрифт:
Древневосточные монархии покоились на двух китах — армии и чиновничестве. Силой оружия соединив несоединимое, они нуждались в чудовищной армии, способной подавлять недовольство покоренных народов и обеспечивать целостность страны. А без разветвленного чиновничьего аппарата нечего было и думать о нормальной жизнедеятельности государства.
Власть стучалась в дом каждого жителя. Она являлась в обличье судьи, старосты, сборщика налогов, контролера. Над одними чиновниками стояли другие, над теми — третьи — и так до самой вершины пирамиды. Оттуда, из резиденции сатрапа, шли приказы, распоряжения, инструкции, требовавшие безоговорочного выполнения. Сатрап,
Для стран Древнего Востока деспотическая монархия была закономерна и исторически оправданна. В крохотных античных полисах, население которых обычно составляло 100–200 тысяч человек, подобный режим возникнуть не мог.
20—30 тысяч афинян носили гордое звание гражданина — в число граждан не включались дети, женщины, метеки (иностранцы, постоянно живущие в городе) и рабы. Практически все жители Афин знали друг друга. Общественная жизнь проходила на виду. О каждом шаге чиновников, о каждой израсходованной казенной драхме становилось известно демосу. В течение года 10 раз должностные лица отчитывались перед Народным собранием в своей деятельности, каждого в любой момент могли сместить с его поста. Народ ревниво следил, чтобы кто-нибудь не приобрел слишком большого влияния, которое угрожало бы демократии. Представители власти отнюдь не воспринимались как люди, возвышающиеся над основной массой граждан. Скорее наоборот: они сами ощущали себя слугами демоса, вынужденными подчас заискивать перед ним и всячески доказывать свое право занимать ту или иную должность. При этом они должны были помнить, что и самый высокий пост не защитит их, если они совершат малейший проступок. Злоупотребляя властью и причиняя обиду согражданам, любой чиновник, складывавший свои полномочия через год и не имевший права дважды занимать одну и ту же должность (исключение составляли лишь члены коллегии стратегов), с тревогой ожидал расплаты после очередных выборов — ведь его место вполне мог занять обиженный и свести с ним счеты.
Казалось бы, власть не давала никаких преимуществ тем, кто нес ее бремя. Работать за плату в V веке до н. э. считалось позорным для свободного человека, который, участвуя в управлении, выполнял (и делал это бескорыстно!) свою прямую, хоть и нелегкую, обязанность, нередко расходуя значительные собственные средства. Единственным вознаграждением для него могла служить слава среди сограждан, почетные декреты, высеченные на камнях и увековечивающие имя того, кто позаботился о благе государства.
«Государство — это я!»
За 2200 лет до Людовика XIV такую фразу могли бы произнести Дарий или Ксеркс, и она не была бы пустым бахвальством. Как ни парадоксально, но еще более убедительно она прозвучала бы в устах афинского гражданина V века до н. э. Ибо афинянин осознавал себя как личность прежде всего потому, что являлся полноценным членом общества равноправных граждан.
Персидское нашествие несло с собой разрушения и жертвы. Афиняне и их союзники готовы были к ним. Подчинение же Ксерксу означало для них не просто позорную капитуляцию, а уничтожение основ всей их жизни. И потому через несколько лет они торжественно поклянутся перед решающей битвой, что «каждый скорее сменит жизнь на смерть, чем законы своей страны на персидские».
Сражение при Марафоне современники расценивали как величайшую битву в истории Эллады. Они видели в ней не только военный
Блистательная победа потрясла воображение. Каким же мужеством обладали герои Марафона, если небольшой отряд сумел обратить в бегство чудовищную армию персов! Участников битвы славили поэты, их приводили в пример ораторы. И никому не приходило в голову усомниться в том, соответствуют ли легенды действительности.
Когда развеивается угар военных побед, историки обычно начинают более трезво оценивать, во что обошлись эти победы. И тогда за сказочной легкостью обнаруживается неимоверное напряжение сил, становятся достоянием гласности подлинные цифры потерь. Но время не всегда развенчивает легенды. Оно способно и увековечивать их.
Именно так произошло с Марафонским сражением. Его впервые с красочными подробностями описал Геродот, живший полвека спустя. И сведения его, кочуя в течение многих столетий из одних трудов в другие, вызывают недоумение.
В самом деле, 12 сентября 490 года 10 тысяч греков дают бой стотысячной армии персов и разбивают ее наголову. Оставив на поле битвы 6400 убитых, варвары поспешно возвращаются на корабли и отплывают. Потери же греков составляют всего 192 человека.
Триумф? Несомненно, хотя и кажется невероятным. Куда же торопятся персы? Залечивать раны? Собираться с новыми силами после разгрома? Но ведь из 600 кораблей они потеряли только 7. А на них — основная часть армии, и прежде всего конница, которая почему-то не присутствовала на Марафонской равнине.
Персидский флот направляется к Афинам; но едва он подходит к берегу, как перед ним вырастают выстроившиеся в боевой порядок марафонские бойцы, готовые к новому сражению. И варвары, не решаясь высаживаться, поворачивают корабли и уходят в открытое море.
Поистине загадочный поход, если Дарий и впрямь намеревался покорить всю Элладу! Остается лишь, не полагаясь на одного Геродота, строить предположения.
Очевидно, соотношение сил было несколько иным и численность персидских войск явно преувеличена.
По-видимому, лишь незначительная часть этих войск участвовала в сражении, и притом в ситуации, безусловно, невыгодной для себя: сигнал к атаке греки подали тогда, когда увидели, что персы, заканчивая погрузку на корабли, готовятся к отплытию и не ожидают нападения.
Возможно, высадка у Марафона, в 40 километрах от Афин, явилась лишь отвлекающим маневром, цель которого — облегчить деятельность персидских сторонников в самом городе, когда афинское ополчение покинет его пределы.
Вероятно, персы не предполагали, что спартанцы, забыв о прошлых обидах, придут на помощь своим постоянным соперникам — афинянам, и рассчитывали на молниеносный успех «малой кровью».
Так или иначе, вся операция Датиса и Артаферна, полководцев Дария, выглядит вопиюще безграмотной в военном и беспомощной в дипломатическом отношении. Пренебрежение тактическим искусством и самодовольная уверенность в том, что численное превосходство — гарантия победы, превратили битву в элементарное побоище, которое способно не столько возвеличить эллинов, сколько обесславить их противников.
Это, однако, ничуть не умаляет героизма греков, сражавшихся у Марафона. В честь погибших воинов афиняне соорудили памятник-гробницу, на котором высекли имена всех павших. В эпитафии же говорилось: