Пермские чекисты (сборник)
Шрифт:
— Ну, почему же?
— Однажды материал по такому расследованию попал к журналисту, и вполне даровитому. Шесть месяцев вели мы поиск негодяя, чернившего людей. Вышли на него наконец. А журналист в статье сжал время расследования до... двух недель. «Иначе, — говорит, — читатель может нелестно подумать об оперативности наших органов».
— Разве поиск кляузников входит в компетенцию КГБ?
— Кляузники разные бывают. Один обливает словесными помоями соседа по площадке, другой пишет пасквили, злопыхает на народный строй да еще выставляет как «врагов народа» преданнейших делу Ленина людей. Вот такого и пришлось нам искать в
А было так. В наше областное управление поступило анонимное заявление, будто бы главный конструктор одного из предприятий, вместе с секретарем парткома, завербованы ЦРУ, получают бешеные деньги... Оголтелая, злобная клевета, опровергнуть которую ничего не стоило.
Подобная анонимка, но уже о других ответственных работниках области, вернулась к нам из Москвы. Почерк, слог, любимые обороты речи — убеждали в едином авторстве. Найти клеветника требовали закон и наша совесть.
Фальшивый обратный адрес: Березники, вымышленная грузинская фамилия. Сравнительный анализ подметных писем — характер исполнения, содержание — убеждали, что писал мужчина, причем немолодой: как ни искажай почерк, а дрожания руки не спрячешь. На возраст указывали и архаизмы — «ибо», «казенный счет», «молебствую»...
Не буду рассказывать, как постепенно сжимался круг поиска. В нем помогали нам самые различные люди. И вот все замкнулось в одном районе, даже микрорайоне Перми, Запруде. Было уже ясно, что писал анонимки пенсионер, бывший работник завода.
Уставали глаза от напряжения; пальцы, можно сказать, стерлись от листания бесчисленных документов. И вот однажды среди квитанций платы за электричество мы наткнулись на знакомый почерк. Улица, номер дома... Мария Федоровна Пирожкова. Писала анонимки женщина? Неужели мы так ошибались?
Прихожу по указанному адресу. И выяснилось, что Мария Федоровна — неграмотная, старая женщина, попросила заполнить квитанцию соседа, Егора Кротова.
К нему я не пошел. Заглянул к председателю уличного комитета. Женщина энергичная, прямая. Многое рассказала о жильцах, в том числе и о Кротове. Честила она его почем зря: и сутягой, и жадиной, и злодеем называла: жену свою побоями чуть не извел, сбежала от него. В каком теперь городе — неизвестно. Но нам отыскать ее — уже не проблема.
И вот что от бывшей жены Кротова выяснили. Когда в девятнадцатом году вышибли Колчака из Перми, Кротов отступал на восток вместе с белыми. Вернулся в двадцатом и утверждал, что сражался в Красной Армии. Поверили. Поступил на завод — по строительной части. Сын мелкого торговца, он ненавидел Советскую власть, боялся разоблачения. В тридцатых годах жена обнаружила обрез, спрятанный мужем на чердаке, и сдала его в милицию. Сказала, что случайно обнаружила в старом сарае.
Узнав об этом, Кротов избил ее до полусмерти, еле отходили...
В тридцать седьмом подлое нутро Кротова возликовало. И он рьяно сигнализировал в органы о «врагах народа». Вот откуда потянулась цепочка!..
Сравнительная экспертиза определила авторство Кротова, материалы передали в следственные органы, потом в суд. Подлеца осудили...
— Пожалуй, Петр Абрамович, этот человек пострашней Вакшаускаса.
В конечном счете хрен редьки не слаще. Но я убежден: как бы враг ни маскировался, как бы ни подличал — он будет раскрыт и наказан. Мне близка убежденность поэта: «Живу и верую в одно, что подлость наказуема должна быть
Ненавидеть всяческое зло и бороться с ним научился Петр Курганов и служа на границе, и сражаясь на фронте. Дороги войны вели его от Заполярья через Курскую дугу, Украину, белорусское Полесье, Польшу, Германию. 69-я Севская дивизия, куда в августе 1944 года был направлен старшина войск НКВД Курганов командиром разведывательного отделения, с боями шла от Севска — самой западной точки Курского выступа — до Померании, через Росток к Варнемюнде. Там, на берегу Балтики, смывал фронтовые пот, копоть и кровь с лица Петр Курганов, смывал соленой, как слезы, балтийской водой.
Но с победным маем война для него не закончилась. После учебы в школе контрразведки он продолжал сражаться с бывшими фашистскими пособниками, полицаями, бандитами из националистских формирований, с убежденными антисоветчиками и продажными, платными агентами иностранных разведок, другими тайными и явными врагами Советского государства.
Как человек, не раз смотревший смерти в глаза, Курганов любит жизнь, любит людей, верен фронтовому братству и чекистской дружбе, ненавидит все, что мешает людям и жизни, миру на земле. И борется с тем, что ненавидит, — так, как с анонимщиком Кротовым, с бандитом Стрейкусом.
Опознанный Вакшаускасом, тот был арестован литовскими чекистами в Каунасе. С помощью западных разведок Стрейкус сумел легализоваться, даже пробрался в партию. Присвоив чужую биографию, он пробился на руководящую должность, нахально разъезжал по республике и за ее пределами, собирал нужную закордонным хозяевам информацию.
Верховным судом республики за все свои злодеяния Антанас Стрейкус был приговорен к исключительной мере наказания. Вакшаускаса осудили тоже сурово, однако учли явку с повинной и помощь в задержании Стрейкуса...
А Петр Абрамович Курганов и сейчас продолжает свое дело. О всех, разработанных и проведенных им и его товарищами операциях, не расскажешь. Да и сам он, встречаясь с молодежью, выступая в рабочих коллективах, не любит говорить о себе. Он рассказывает о друзьях-товарищах, о подвигах их — на границе, на полях сражений Великой Отечественной, в мирное время, о высоком призвании человека — служить своей Отчизне.
Поседевший, крепкий, надежный, не утративший прекрасного умения улыбаться, Петр Абрамович Курганов знает и рассказывает многое. Только не о себе. А жаль! Ведь вся судьба, вся жизнь полковника Курганова, на мой взгляд, — цельная, целенаправленная, без кривулин, — может быть для молодежи истинным примером честного служения своему делу, своему народу...
В. ПИРОЖНИКОВ
День фатиха
Пышминцев пришел домой в шестом часу вечера, чтобы, наскоро перекусив, поспать час-другой и снова исчезнуть, теперь уже до двенадцати. Едва он появился, жена проворно накрыла на стол, показала, где что взять, собрала детей и вышла с ними на улицу. Иван остался один. Первым делом он снял пиджак, галстук и, пройдя на кухню, напился из-под крана холодной воды. В кухне на подоконнике спала кошка, в окно светило теплое августовское солнце, в многолюдной коммунальной квартире было необычно тихо. Это время — с пяти до восьми — предназначалось для отдыха, и в каждой из трех семей старались оберегать покой. Заботы, проблемы, режим были здесь общими...