Перпендикулярный мир. Сборник

Булычев Кир

– Сема Пилипенко! – удивился Удалов. – Какая трасса?

– А, это ты, – сказал Пилипенко. Узнал все-таки. – Ты чего вырядился?..

А ничего странного на Удалове не было надето: модный плащ, сделанный в Гусляре кооперативной фабрикой «Мода Парижской коммуны», голландская шляпа, купленная в универмаге, и знаменитые армянские штиблеты – одежда как одежда.

– Что ты здесь делаешь? – спросил с подозрением бывший сержант, а ныне капитан Пилипенко.

– Видишь же, – ответил Удалов, – картошку рассыпал.

– Картошку? Откуда

взял?

– Послушай, Пилипенко, что ты себе позволяешь? Я же тебя с детства знаю.

Удалов оглянулся в поисках Зины, но ее нигде не было, и потому он решил взять все на себя – хуже не будет.

– Моя картошка, – ответил Удалов, почти не колеблясь.

– Ты меня удивляешь, – сказал Пилипенко. – В твоем-то положении.

– А чем тебе не нравится мое положение?

– Шутишь?

– Не шучу – спрашиваю.

– Давай скорее собирай, чего дорогу занимаешь? – совсем осерчал Пилипенко.

Отталкиваясь правой ногой, он подкатил мотоцикл и стал подгонять носком сапога картофелины поближе к Удалову.

Вдали послышался тревожный вой.

– Долой! – взревел Пилипенко.

Удалов, так и не закрыв чемодана, оттащил его в сторону.

– Закрывай! – крикнул Пилипенко и нажал на газ.

Мотоцикл подпрыгнул и понесся вперед.

Удалов закрыл чемодан и распрямился.

Тут же из-за поворота вылетела черная «Волга» с двумя флажками, как у посольской машины, – справа государственный, слева с гуслярским гербом: ладья под парусом, на корме сидит певец с гуслями, а над мачтой медвежья нога под красной звездочкой.

В машине мелькнул чей-то знакомый профиль, на мгновение голова повернулась, и глаза уперлись в лицо Удалова. Удалов не успел угадать, кто же едет.

За первой машиной мчались еще две «Волги», серая и зеленая, потом жигуленок и напоследок – мотоциклист в милицейской форме.

Кортеж пролетел мимо и растворился, оставив газовый туман и ошметки пронзительных звуков.

Удалов обернулся к кустам у дороги, спросил:

– Зина, ты здесь?

– Я здесь, – послышалось в ответ. Сочкина выбралась из кустов. Она была бледной, даже руки тряслись.

– Кто это был? – спросил Удалов.

– Он, – ответила Зина, – с охоты возвращаются. Неужели не догадались?

– Я пошутил, – сказал Удалов.

– А мне было не до шуток. Думала, конец мне пришел.

– Да ты что? – удивился Удалов. – Что ты такого сделала, чтобы пугаться?

– А не понимаете?

– Ума не приложу.

– Корнелий Иванович, – произнесла с укором Зиночка. – Вы со мной в одном городе живете, ваша роль мне, к сожалению, известна. Мне одно непонятно: почему вы на себя мое преступление взяли, головой рискуете?

– Ничем я не рискую, – признался Удалов, – но многого не понимаю.

Он поднял чемодан и пошел по шоссе. Зина шла рядом.

– Я знаю, в чем дело, – сказала она. – В вас совесть проснулась. Мне Ксения говорила, что вы не такой подонок, как кажетесь. Я ей не поверила.

– Где

же она тебе это говорила?

Тут Зина остановилась, поглядела на Удалова и проговорила загадочно:

– Там, где картошка растет. – И вдруг взъярилась: – Лицемер проклятый! Отдайте мне чемодан!

Удалов вернул чемодан.

– А теперь уходите, – велела Зина. – Я не знаю, может, у вас в душе и шевельнулось что-то, но, скорее всего, это страх перед расплатой. Прощайте. Я вас не видела, вы меня не видели. И в город я не ходила.

Удалову стало ясно, что вопросов далее лучше не задавать. Чего-то он не понимает, за что-то Зина его не любит. А ведь еще вчера у них были чудесные отношения. Правда, не здесь.

Зина свернула с шоссе на тропинку, а Удалов вошел в Великий Гусляр.

Начались одноэтажные домики окраины, спрятанные в облетающих садах, дальше – темная чаща городского парка. За ним дома повыше, колокольни и купола церквей. Издали похоже на родной город.

Вот и первая, куда как знакомая Удалову улица. В нее превращается, вливаясь в город, шоссе. Ленивая улица – так ее испокон веку кличут. Вряд ли потому, что на ней жили ленивцы или лентяи, – просто течет эта улица лениво, чуть изгибаясь, как речка.

На первом же заборе Удалов увидел свежую табличку. Белую, с черной строгой надписью: «Ул. Трудящаяся».

Еще одно различие, подумал Удалов. И внутренне согласился – пожалуй, давно пора переименовать, а то приезжают туристы, иностранные делегации, могут составить превратное представление о характере гуслярцев. Надо будет и у себя поднять вопрос.

Поперек улицы висел широкий красный транспарант. На нем белыми буквами: «Превратим наш город в образцовый!»

Удалов и против такого призыва не возражал. К этому всегда надо стремиться.

Заборы были недавно покрашены, красиво, в зеленый цвет. Одинаково. И этому Удалов нашел объяснение: видно, бывают здесь с масляной краской перебои, а тут завезли зеленую, приятную для глаза, вот обыватели и покрасились. Мысль о том, что заборы покрашены, чтобы радовать глаз проезжающего после охоты начальства, ему и в голову не пришла.

Тротуаров нет – пыльные тропинки среди пыльных лопухов. «Тут у вас отставание, – подумал Удалов. – Мы это все в позапрошлом году замостили». Ему было интересно идти и сравнивать. Как на картинке, какие бывают в детских журналах: отыщите десять различий в двух одинаковых рисунках. Вот и ломаешь голову – на одной стул с длинной ножкой, а на второй с короткой, на одной три птицы летят, на второй – четыре.

На пересечении бывшей Ленивой улицы с Торговым переулком, который здесь, как установил Удалов, именовался проспектом Бескорыстия, стоял большой деревянный щит на ножках. Щит изображал девицу в народном костюме с громадным снопом, который она прижимала к груди как доброго молодца. Над ней надпись: «Завалим родную Гуслярщину хлебами!»