Персефона

Скобелева Катерина

У него столько знакомых, и среди них много именно таких девушек… очень привлекательных девушек… Рыжик знала: рано или поздно Артему станет скучно с ней.

«Но пусть это будет поздно! – вдруг подумала она с неожиданной отчаянной яростью. – Господи, пусть это будет поздно! Не сейчас! Когда-нибудь… потом!»

Она стояла у окна, опираясь на пыльный подоконник, и смотрела вниз, на темный после дождя асфальт. Снаружи по стеклу медленно ползла запоздалая и потому

осторожная дождевая капля. Рыжик вела пальчиком по ее следу. А в сознании водоворотом крутилась одна и та же мысль: пусть, пусть все что угодно! – только бы он остался со мной… ну, хотя бы ненадолго… на год… на два…

А если это возможно… Если возможно – насовсем, навсегда!

Она оторвалась от окна, снова прошла до двери. Остановилась, прижалась к ней лбом.

На тумбочке, слева, сушилась только что вымытая посуда – собственная кастрюля, тарелка-вилка-нож и чашка. Обычный студенческий набор. Только ложки нет. Точнее, еще неделю назад она была, но куда-то исчезла, и Рыжик сильно подозревала соседку по комнате в причастности к этой пропаже.

Рыжик подошла к тумбочке, словно на автопилоте. Провела пальцем по ободку тарелки, как только что – по оконному стеклу. Потом рука дотронулась до ножа. Рыжик машинально взяла его, несколько секунд смотрела на лезвие, затем подняла взгляд и увидела себя в зеркальце на стене. А потом подумала: «Пусть он всегда будет со мной, пусть Артем всегда будет со мной!» – и, плохо сознавая, зачем это делает, коснулась острием тыльной стороны руки и надавила – совсем легонько. Выступила всего лишь капля крови, маленькая такая алая капелька.

Рыжик слизнула ее и подумала: «Боже, как глупо! Как глупо!» Ее глаза в надтреснутом зеркале были такими виноватыми-виноватыми…

Прошло два дня – и Артем прикоснулся сухими губами к ее щеке, застегивая цепочку. Чтобы помочь ему, она откинула волосы, и он поцеловал ее в шею, щекоча дыханием. «Это ведь не оттого, что я попросила?.. – вдруг подумала Рыжик. – Так было бы в любом случае, я только зря переживала. И пусть это ненадолго… Пусть даже он оставит меня когда-нибудь… Я готова».

Но, как она себя ни уговаривала, сердце билось почти злорадным восторгом обладания: навеки, навсегда! Он мой – попался! Он принадлежит мне, а я принадлежу ему… Он принадлежит мне, а я…

– По крайней мере, это не банальнее, чем кольцо, – Артем неожиданно для нее, снимая торжественность момента, состроил рожицу в зеркале – другом зеркале, не в общежитии, а в его квартире. – Я знаю, ты не носишь всяких побрякушек, но я специально подобрал почти невесомую. Ты даже не будешь чувствовать ее. Просто помни. Помни, что у тебя есть ангел-хранитель.

– Ангел-хранитель – за правым плечом, а не за левым! – засмеялась она.

Артем

улыбнулся краешком губ.

– Ну, тебе лучше знать, – и добавил задумчиво: – В конце концов, какая разница?

Рыжик очнулась, глядя на собственное бледное личико в трельяже. Все это как будто случилось не девять лет назад, а только что – и теперь из небытия печально и укоризненно смотрела ее собственная тень, раздробленная трельяжем на несколько отражений.

За спиной была лишь темнота: слабенький огонечек настольной лампы на тумбочке у окна не слишком усердно боролся с победоносным вторжением ночного мрака. По стеклу капли дождя выстукивали грозовую колыбельную, а тишина в доме была словно стоячая вода в черном бездонном пруду, где под обманчиво спокойной гладью таится не старый водяной, оплетенный рясой из водорослей, а нечто более непонятное и неопределимое. Таится и ждет своего часа.

Ей было страшно. Она вспомнила, чем закончился предутренний сон.

Артем держал ее за руку и твердил: «Они все умрут, умрут!..»

Ожидание третье

Она долго шла по бесконечным темным коридорам. Где-то рядом журчала вода. В нишах, залитых мертвенным электрическим светом, росли чахлые асфодели. Она помнила, что прикасаться к ним нельзя.

Где-то рядом, за поворотом, она то и дело слышала шум шагов, но в бесконечных подвальных лабиринтах никто не попадался ей на пути. Иногда до нее доносился слабый шелест голосов – словно кто-то шепотом повторял полузнакомое имя.

Она не заметила, как он очутился рядом. Некоторое время они шли вместе, и были слышны только их собственные шаги.

Она хотела что-то сказать ему. Но знала, что голос предательски задрожит.

Словно читая мысли, не произнесенные вслух, он странно посмотрел на нее и развел руками:

– Это же Аид. Чего ты хочешь?

В одной из ниш в стенах был проржавевший водопроводный кран, из него сочилась вода и уходила в землю. Но земля в болезненно-тусклом электрическом свете все равно была сухой и потрескавшейся.

Он перегнулся через низенькую решетку, которой была отгорожена ниша, снял со ржавого гвоздя, вбитого в грубую кирпичную кладку, старенький эмалированный ковшик и подставил его под тоненькую струю из крана.

– Ты хочешь пить? – он подал ей ковш неуклюжим, неловким движением. Она молча протянула руку, но ковш оказался решетом.

Ей стало страшно, и тогда он отбросил ковш и схватил ее за руку:

– Ты ведь знала, что это за река? Ты ведь знала, что по водопроводным трубам теперь течет Лета?