Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)
Шрифт:
Точное количество кавалерии назвать сложнее — она не была собрана в одном месте, и сводных данных о ее численности перед походом нам найти не удалось. Однако исходя из поступавших к царю донесений от командиров можно утверждать, что генерал-майор Гаврила Семенович Кропотов повел на юг четыре драгунских полка (Московский, Архангелогородский, Рязанский и Ростовский); другой корпус под командованием бригадира Андрея Ветерани включал три полка — Новгородский, Астраханский и Казанский; с ним же двигались донцы и «чугуевские калмыки». Согласно донесению генерал-адмирала Ф.М. Апраксина, в команде драгунских полков на 1 января 1723 года насчитывалось 7656 человек. В период от середины июля 1722 года, когда начался поход, до 1 января 1723-го драгунские полки потеряли 944 человека. Кроме того, 186 человек были отставлены от службы и направлены в распоряжение Военной коллегии. Таким образом, к началу Каспийского похода численность драгунских полков составляла 8786 человек. Принимая во внимание больных, можно полагать, что в Каспийском походе участвовало около восьми тысяч драгун{117}. Подсчеты Н.Д. Чекулаева дают примерно ту же цифру — 8720 человек{118}. Какая-то часть драгун прибыла на судах в Аграханский
Что же касается иррегулярных войск, то С.М. Соловьев писал о «20 000 Козаков, столько же калмыков, 30 000 татар», что в итоге составило — вместе с «регулярными» солдатами и драгунами — более ста тысяч человек, что едва ли возможно; однако эта явно преувеличенная цифра до сих пор встречается не только в сочинениях XIX века, но и научных работах {120} . Впервые эти данные появились в труде И.И. Голикова, но сам автор указал, что взяты они из иностранных «известий» и за их достоверность «ручаться невозможно» {121} . П.Г. Бутков без указания на источник называл цифру в 64 тысячи человек, Л.Г. Бескровный насчитывал всего 25 тысяч драгун и иррегулярных войск и десять тысяч калмыцкой и горской конницы, а автор на сегодняшний день единственной монографии о походе В.П. Лысцов справедливо указывал, что в нем, помимо драгун, участвовали 12 тысяч украинских и 4300 донских казаков и около четырех тысяч калмыков, но при этом отмечал, что часть драгун и калмыки подошли позднее и в военных действиях не участвовали {122} . [8] Вместе с драгунами шла команда «чугуевских новокрещеных калмык» (поселенных на рубеже века в Слободской Украине под крепостью Чугуевым) с мурзой Данилой Бухаренином и ротмистром Андреем Бормотовым, участвовавшими в бою под Эндери; жалованье получили в августе 1722 года 104 человека {123} .
8
В сентябре 1722 года при раздаче жалованья калмыкам налицо имелось 3727 человек (Бакунин В.М. Описание калмыцких народов, а особливо из них торгоутского, и поступков их ханов и владельцев. Элиста, 1995. С. 37).
Для действий против крепостей из Москвы были отправлены две пудовые гаубицы, одна пятипудовая и четыре двухпудовые мортиры, 12 шестифунтовых мортирок и 177 пушек разных калибров, не считая уже имеющихся в войсках. Для них предназначались 59 472 ядра, 2874 бомбы разных калибров, 29 820 гранат, 10 080 картечных зарядов и 12 579 пудов пороха. Личный состав артиллерии насчитывал 369 человек во главе с майором Иваном (Иоганном Густавом) Гербером.
Таким образом, общая численность войск, предназначенных Петром I для участия в Каспийском походе, составляла около 50 тысяч человек, однако непосредственно в марше от места высадки до Дербента участвовало несколько меньше — порядка 40 тысяч солдат, офицеров и иррегулярных войск (с учетом отставших и оставшихся в лагере) [9] . Для перевозки армии, ее снаряжения и провианта был построен целый флот — 47 парусных и 400 гребных судов, которые должны были обеспечить перевозку и высадку войск и снабжение их всем необходимым на берегах Каспийского моря.
9
Указанная Л.Г. Бескровным общая численность корпуса в 46 тысяч человек с возможным превышением этого количества за счет калмыков и кабардинцев наиболее часто встречается в литературе (см.: История СССР с древнейших времен до наших дней. М., 1967. Т. 3. С. 339; История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII в. С. 413; Павленко Н.И. Указ. соч. С. 431; История Дагестана с древнейших времен до наших дней. Т. 1. С. 422). В последней работе Н.Д. Чекулаева на основании архивных изысканий указано 40 530 человек в составе регулярных и иррегулярных войск. Эта цифра кажется нам наиболее близкой к действительности, с учетом того обстоятельства, что она характеризует не реальный, а списочный состав полков (см.: Чекулаев Н.Д. Российские войска в Дагестане в контексте кавказской политики России (1722-1735 гг.). С. 71-72).
Сам Петр 13 мая выехал из села Преображенского на Коломну, а оттуда четыре дня спустя отправился на галере по Оке и Волге, известив адмирала К. Крюйса: «Сего момента мы идем в путь свой». Ехал он быстро, требуя по пути от местных воевод казенных мужиков «для гребли» и «для тянутья бечевой». Царя сопровождал конвой — 900 гвардейцев и сотня солдат и офицеров Астраханского и Ингерманландского полков. Плыли весело — с гудошниками и бандуристом, а также «со вдовой Авдотьей Истленьевой, которая для увеселения их величества взята в Казани на галеру… и отпущена в Казань» с вознаграждением в десять рублей. Царь по дороге успевал и заниматься делами (встретился с калмыцким ханом Аюкой в Саратове, осмотрел верфи и другие предприятия, а также развалины древнего города Булгара у Тетюшей), и развлекаться: «…коломнятенке посадской вдове… за свинью, которую загрызла собака Левик, полтина… баронов Строгановых человеку Максиму Гремзалову за две свиньи, которых травили собаками в Нижнем, дву рубли». В Нижнем Новгороде Петр пробыл два дня и отметил свой день рождения. Местный магнат, барон Строганов, не только потешил государя богатым обедом, но и приготовил в подарок 470 ведер сбитня для солдат{124}.
19 июня император прибыл в Астрахань, где отпраздновал очередную годовщину полтавской победы. Здесь 25 июня он дал инструкции консулу Семену Аврамову для разговора со «старым» или «новым шахом». Дипломат должен был доходчиво объяснить, что русский царь знает о тяжелом положении осажденного восставшими афганцами Исфахана, и в этих условиях поход русского войска на Шемаху осуществляется «не для войны с
Аргументы представлялись бесспорными: «…какая им польза может быть, когда турки вступят в Персию, тогда нам крайняя нужда будет береги по Каспийскому морю овладеть, понеже, как выше писано, турков тут допустить нам невозможно; и так они, пожалея части, потеряют все государство»). Другое дело, что отторжение прикаспийских провинций оказалось куда более сложным, чем только что состоявшееся присоединение бывших шведских Лифляндии и Эстляндии.
Однако военная машина была уже запущена. Сам царь по обыкновению лично участвовал в подготовке армии и флота: по словам солдата Никиты Кашина, он, «бывши в Астрахани, ходил, ездил, осматривая работ и оснастки судов для приуготовления в Персию Каспийским морем, и для летнего жару в матросском бостроке, бархатном черном, на голове платок бумажный красный, шляпа маленькая»{126}.
При этом государь не забывал и о дипломатии. 20 июня 1722 года из Коллегии иностранных дел был отправлен рескрипт Неплюеву с предписанием объявить турецкому правительству о походе русских войск и намерении «учинить сатисфакцию» за погром в Шемахе, как уже было объявлено побывавшему в Санкт-Петербурге турецкому посланнику Мустафе-аге{127}.
2 июля Петр лично составил письмо Вахтангу VI о скорой встрече с ним «на персицких берегах». При этом он особо просил, чтобы находящиеся под турецкой властью христиане «никакого б движения не делали» — туркам ни в коем случае нельзя было давать повод для вмешательства в иранские дела. В письме Петр не называл место встречи, но в «словесном приказе» отправлявшемуся в Грузию полковнику русской службы Борису Туркистанову (Баадуру Туркистанишвили) уточнил, что ожидает нападения грузинского царя и его войска на лезгин и надеется увидеться с ним его «на Тарках» или у Дербента, и просил не «разорять»их жителей. В тексте было первоначально намечено, чтобы Вахтанг «с нами случился в Шемахе», но затем этот пункт был из «приказа» вычеркнут — возможно, царь уже не рассчитывал на бросок в сторону от Баку{128}. Более далеких планов (например, похода после занятия Баку на иранский город Ардебиль или создания на базе подчиненных Ирану христианских областей Закавказья «надежного для России плацдарма»), о которых сообщается в литературе{129}, имеющиеся в нашем распоряжении документы не содержат.
5 июля был объявлен приказ по войскам, «чего надлежит остерегатца в сих жарких краях»: прежде всего «от фруктов ради их множества», а также от соленого мяса и рыбы; солдатам и офицерам запрещалось находиться на солнце без шляп с девяти часов утра до пяти часов вечера, спать на голой земле, не подстелив травы или камыша, и рекомендовалось «не гораздо много пить, не в самую сыть»{130}. Судя по документам Кабинета, 13 июля официальный главнокомандующий генерал-адмирал Ф.М. Апраксин наметил порядок движения войск на марше и их возможное построение для «баталии»{131}.
Перед самой отправкой, 15 июля 1722 года, в походной типографии был опубликован написанный бывшим молдавским господарем, а ныне российским тайным советником и сенатором Дмитрием Кантемиром манифест на «татарском, турецком и персидском языках» о начале похода. Он был обращен ко всем персидским подданным — как к «командирам», так и к «почтеннейшим имамам, и муазилам, и протчим церковным служителям, и в деревнях начальствующим и купецким людям, и ершам-башам и лавошникам, и мастеровым людям, и цементерам, и подмастерьям с их учениками, и всем». Российский император объявлял: он вступил с войсками на земли своего «страшнейшего великого друга и соседа» исключительно для того, чтобы наказать «возмутителей и бунтовщиков», которые осмелились у «российских народов, которые по нашей по древнему обычаю в вышепомянутой город (Шемаху. — И. К.) для купечества ездили, безвинно и немилостиво побив, пожитков и товаров их ценою всего около 4 миллиона рублей пограбя, взяли». Было обещано, что во время акции по наказанию виновных «святыми и умирительными нашими ружьями» и «отыскании сатисфакции» мирным жителям и приезжим купцам «никому ниже единой убыток и трата учинитца, и самим им, и имением их, и селам, и деревням никто руку не положит, о чем для сего случая военачальникам нашим и всего войска как от ковалерии, так и от инфантерии офицерам и другим командирам и всему войску генерально крепко приказано и повелели, дабы никому ниже какого озлобления и похищения не чинили». Но в то же время обывателей предупреждали, чтобы они «в своих жилищах и в провинциях по дружески пребывали, не опасались под грабежем вещей своих и, имения из домов своих не вынашивая, не разбрашивали». В случае, «ежели иначе о противном поступке вашем услышим и уведомимся, а именно тем безсовестным, и хищникам, и многообидящим присовокупляясь, или им явно и тайно помогать деньгами или провиантом, воспоможение учините, или сего нашего императорского милостивого обнадеживания почитать не будете и из домов своих, и из деревень выезжая, побежите, то принуждены мы вас всех, в неприятельском счислении счисляя, немилостиво мечем и огнем на вас наступать»{132}.
18 июля с крепостной стены раздался артиллерийский залп; генерал-адмирал Апраксин поднял вымпел на флагмане — гукоре «Принцесса Анна» и дал сигнал к выступлению. В путевом журнале императора было записано: «В осьмом часу пополудни весь наш флот, во имя господне путь свой воспринял в море в 274 судах». Опытный военный и моряк, Петр I в последний раз вел в поход свою армию и флот в качестве «адмирала от красного флага». Наверное, в те дни он был счастлив, наблюдая запомнившуюся и другим очевидцам картину ночного рейда у острова Четырех Бугров, куда из Астрахани «следовали галиоты рек, боты и тялки, и ластовые суда, и островские лодки, и вышед в море, стали на якорь, и в ночи было огненное видение от фонарей и стрельба из пушек»{133}.