Персик
Шрифт:
— Я ненавижу это, бабушка, ненавижу, — шептала Пич. — Когда-нибудь я выброшу эту штуку в море навсегда.
— В любом случае, — сказал Джим холодным мартовским утром, когда они пили кофе со свежими бриошами мадам Френар, — хорошо, что здесь Пич, Леонора и Лоис.
Леони помедлила, прожевывая булочку, затем с удивлением посмотрела на него.
— Почему именно сейчас?
— Завтра я уезжаю в Париж, дорогая. — Джим поставил чашку и взял ее руку. — Может быть, я стар, чтобы воевать, но, по крайней мере, можно использовать мой административный и организаторский опыт.
Она должна была ожидать, что он сделает что-нибудь
— С Эмилией все будет в порядке, — сказал Жерар по телефону, — только присматривайте за девочками. Позже, вечером, они сказали об этом Леоноре и Лоис.
— Разрешите мне поехать с вами, Джим, — молила Лоис, умирающая от безделья на вилле.
Отель был почти пуст, все молодые люди мобилизованы. По крайней мере, может быть, хоть в Париже есть какая-нибудь жизнь.
— Кто-то должен упаковать серебро и картины на Иль-Сен-Луи и отправить их в безопасное место, — сказала она. — Я позабочусь об этом. Я обещаю.
Но, слушая легкомысленные обещания сестры, Ленора знала, почему Лоис хочет быть в Париже.
6
Лоис беспокойно обходила большой дом на Иль-Сен-Луи, как зверек, посаженный в клетку, время от времени выглядывая из огромных длинных окон гостиной первого этажа. Мосты были безлюдны, на улицах тихо. Тихой была Сена, без обычной суматохи движения. Отодвинув тяжелые желтые шелковые шторы, она посмотрела в окно. Улицы были пустынны. Только вдалеке слышался шум. Тяжелый рев и грохот машин вступающей армии. Прислуга разъехалась, и в доме было пусто и тихо. Остался только консьерж в своей квартирке у ворот. Преданный старый Беннет, который вернулся после того случая с Николаем, ускоривщего собственный отъезд из Парижа, уехал на прошлой неделе на юг, где должен был остаться на время войны в отеле, хотя дворецкий был так стар, что Лоис сомневалась, переживет ли он ужасное путешествие. Машины, с привязанным на крыше имуществом, забили все дороги на юг из Парижа и были прекрасной мишенью для немецких самолетов.
Она сделала все, что от нее зависело, чтобы удержать Беннета, уверяя его, что он будет в большей безопасности здесь, чем на дорогах Франции, но Беннет ясно дал понять, что уезжает не только из-за того, что не намерен служить немцам, но и потому, что не хотел остаться с ней.
Лоис отмела неприятные ощущения при воспоминании о том, что Беннет думал о ней. Она не может вынести все это, сидя здесь одна. Она должна видеть, что происходит.
На большой скорости Лоис переехала мост Мари, пронеслась по набережной Отель-де-Виль, направляясь к площади Согласия, франция была повержена. Чтобы избежать разрушения и разорения, которому были подвергнуты многие города, Париж должен был перейти к немцам на официальной церемонии в американском посольстве именно в этот день. Лоис увидела уродливый флаг со свастикой, который уже развевался над немецкой ставкой, расположенной в отеле «Крийон». Улицы были пусты, все было закрыто, парижане не хотели видеть, как захватывают родной город, тем самым доставляя удовольствие врагу. Лоис чувствовала себя одинокой,
Колонна мощных мотоциклов с ревом двигалась по улице Буасси д’Англез. Мотоциклисты были в шлемах и выглядели зловеще в темных очках и черной коже. За ними следовал черный сияющий «мерседес» с развевающимся флажком, украшенным свастикой; шофер был преисполнен гордости своим пассажиром и важностью долга.
Лоис в тоненьком цветастом шелковом платье, которое вилось вокруг ног, стояла на тротуаре, дрожа от страха. Глаза мужчины на заднем сиденье на секунду выхватили ее из толпы, монокль вспыхнул на солнце. Золотое шитье сияло на его безукоризненном серо-зеленом мундире, и множество медалей украшало грудь.
Слезы жгли глаза Лоис. Париж уже никогда не будет прежним. Неожиданно повернувшись, она побежала и укрылась в машине и, свернувшись калачиком на мягкой кремовой коже заднего сиденья, оплакивала Париж и себя. Когда слезы утихли, она села и пристально посмотрела на свое опухшее лицо в зеркало. Достав овальную золотую пудреницу от Картье, Лоис попудрилась и подкрасила дрожащие губы пурпурной губной помадой. С уложенными назад волосами, скрепленными черепаховым гребнем, в черных очках, скрывающих опухшие глаза, она выглядела неплохо. Что ей сейчас было нужно, так это компания. Компания и выпивка!
Лоис проезжала по улицам в поисках открытого бара, но все было заперто. Ни одно парижское кафе не было готово оказать гостеприимство завоевателям. Лоис бесцельно ехала, избегая северных дорог, где было полно немцев, пока не оказалась около Центрального рынка, два бара которого были открыты, чтобы обслуживать швейцаров и прочий рабочий люд. Девушка с благодарностью присела на высокий стульчик за оцинкованный прилавок и заказала бренди. В горле стоял комок. Передвигая сигарету из одного уголка губ в другой, в облаке едкого дыма, бармен поставил ее порцию на прилавок. Рука Лоис дрожала, когда она пила плотную янтарную жидкость. Она поставила стакан на прилавок.
— Еще порцию.
Лоис заметила мужчину, сидящего рядом с ней. Он был среднего роста, со смуглой кожей южанина и темными волосами, которые поднимались крупными волнами, открывая широкий лоб. Ему, вероятно, было тридцать пять — сорок лет, его рука, твердо державшая горлышко бутылки с бренди, когда он наполнял стакан, была большой и квадратной, поросшей черными волосами. Лоис принялась за бренди, на этот раз потягивая его.
— Так, — тихо сказал он, — немцы встали вам поперек горла тоже.
У него был низкий голос, с легким акцентом. Лоис кивнула, потягивая бренди, она не смотрела на него.
— Кто вы? — спросил мужчина.
Лоис нахмурилась. Он был настойчив. Но, в конце концов, ей ведь нужна компания — все ее друзья улетели.
— Американка, — сказала она, — и француженка тоже. Наклонившись вперед, мужчина наполнил стакан из своей бутылки.
— Я из Испании, баск из Барселоны, Энрико Гарсиа, — кивнул он со слегка насмешливой, улыбкой, — к вашим услугам.
Лоис внимательно рассматривала свой стакан с бренди.