Персики для месье кюре
Шрифт:
Обогнув церковь, мы вышли на маленькую площадь Сен-Жером и оказались напротив моей бывшей chocolaterie — того самого здания, которое мы с Анук впервые по-настоящему стали называть домом…
Несколько мгновений мы стояли молча. Слишком многое сразу бросилось в глаза: окна с выбитыми стеклами, провалившаяся крыша, гора мусора у стены. И совсем свежий запах — точнее, смесь запахов мокрой штукатурки, горелого дерева и воспоминаний, улетевших вместе с дымом.
— Что же здесь случилось? — вымолвила я
Рейно пожал плечами:
— Здесь был пожар.
Он сказал это почти с теми же интонациями, что и Ру, когда сгорел его плавучий дом. И голос его звучал так же устало и монотонно; в нем чувствовалось некое почти оскорбительное равнодушие. Мне даже захотелось спросить, уж не он ли устроил и этот пожар, — вовсе не потому, что я действительно так думала, а просто чтобы он хоть на мгновение утратил свое дурацкое самообладание.
— Кто-нибудь пострадал? — спросила я.
— Нет. — И снова эта нарочитая отстраненность, хотя в душе у него — я видела это по цветам ауры — все так и кипело, плевалось, выло.
— Там кто-нибудь жил?
— Да. Женщина с ребенком.
— Иностранцы, — уточнила я.
— Да.
Бледные глаза Рейно смотрели прямо на меня, точно бросая мне вызов. Разумеется, я и сама была здесь иностранкой — по крайней мере, по его определению. И я тоже была «женщиной с ребенком». Интересно, думала я, он специально подбирает слова? Может, с их помощью он хочет сказать мне еще что-то важное?
— Вы их знали?
— Совсем не знал.
Это тоже было необычно. В таком городке, как Ланскне, приходский священник знает всех. Либо Рейно лгал, либо та женщина, что жила в моем доме, ухитрилась сделать почти невозможное.
— И где же они теперь живут? — спросила я.
— В Маро, наверное.
— Наверное?
Он пожал плечами.
— Их там, в Маро, теперь великое множество, — сказал он. — С тех пор как вы уехали, здесь произошли большие перемены.
Я уже начала подозревать, что так оно и есть. Похоже, в Ланскне действительно произошли большие перемены. Все эти смутно знакомые лица, дома, беленые церковные стены, поля и улочки, что, извиваясь, спускаются к реке, старые дубильни на берегу, площадь с посыпанной гравием площадкой для игры в петанк, [13] начальная школа, булочная Пуату — все, что казалось мне символом уюта и покоя, когда я впервые здесь появилась, и выглядело в моих глазах вечным и неизменным, окрасилось теперь в иные тона. Все здесь словно покрыл налет тревоги, все дышало холодом любезного, но отстраненного дружелюбия.
13
Игра в шары, особенно популярная на юге Франции.
Я заметила, как Рейно посматривает в сторону церкви. Все прихожане уже вошли внутрь, и я спросила:
— Вам, наверное, пора поскорее облачиться в сутану? Вы же не хотите опоздать к мессе.
— Сегодня службу отправляю
Мне это заявление показалось весьма странным, но я, будучи человеком далеким от церкви, от комментариев воздержалась. А Рейно ничего объяснять не стал. И стоял со мной рядом, застыв, как подсудимый, ожидающий приговора.
Розетт и Анук молча наблюдали за нами, то и дело посматривая в сторону нашей бывшей chocolaterie. Анук даже наушник из уха вытащила. Потом подошла к обугленной двери почти вплотную, и я знала: сейчас она вспоминает, как мы с ней мыли мылом и оттирали песком резьбу на этих старинных дверях; как покупали краски и кисти; как потом пытались отмыть волосы от краски, которой перепачкались, обновляя стены и наличники.
— Внутри, возможно, все далеко не так плохо, как снаружи, — сказала я и толкнула входную дверь. Незапертая дверь открылась легко. Но внутри оказалось еще хуже: посреди комнаты — гора сломанных стульев, по большей части сильно обгоревших и ставших бесполезными; скатанный в трубку почерневший ковер; останки мольберта на полу. На стене все еще висела школьная доска, и с нее на пол сыпались черные хлопья.
— Значит, здесь была школа? — громко спросила я.
Рейно мне не ответил. Губы его были плотно сжаты.
Розетт явно была недовольна и, надув губы, сказала на языке жестов: «Мы что, будем здесь спать?»
Я улыбнулась и покачала головой.
«Вот и хорошо. А то Баму здесь не нравится».
— Мы переночуем где-нибудь в другом месте, — сказала я.
«Где?»
— Я знаю одно вполне подходящее местечко. — Я посмотрела на Рейно и все же спросила: — Я бы не хотела вмешиваться в ваши дела, но с вами, похоже, случилась какая-то беда?
Он улыбнулся. Улыбка была чуть заметная, зато настоящая; на этот раз она отразилась даже в его глазах.
— Наверное, можно сказать и так.
— А вы вообще-то собирались идти к мессе?
Он молча покачал головой.
— В таком случае пойдемте со мной, — предло-жила я.
Он снова улыбнулся и спросил:
— И куда же мы с вами пойдем, мадемуазель Роше?
— Для начала положим цветы на могилу одной старой дамы.
— А потом?
— А потом сами увидите, — сказала я.
Глава девятая
Воскресенье, 15 августа
Полагаю, мне все-таки придется с ней объясниться. Я думал, мне, возможно, удастся этого избежать, но если она останется в Ланскне — а все указывает на то, что она останется, — то вскоре ей обо мне расскажут. А наши сплетники, как известно, бьют наповал. Как ни странно, она почему-то считает, что мы вполне можем поддерживать дружеские отношения. Так что, пожалуй, лучше уж мне самому открыть ей истину, пока идея о возможной дружбе между нами не успела полностью завладеть ее душой.