Персоналии: среди современников

Генис Александр Александрович

“Министерство по уничтожению Лимонова”

Когда я с ним познакомился, Лимонов напоминал вежливого официанта: в очках, симпатичный, воспитанный, учтивый. У нас оказалось много общих друзей, в первую очередь – Бахчанян. Вагрич окрестил его Лимоновым и тут же потребовал, чтобы, подписываясь, Эдик каждый раз ставил “копирайт Бахчаняна”.

Они оба были яркими представителями богемной среды. Жить антисоветской жизнью в Харькове 1960-х годов было опасно,

да и в Москве – не лучше. Лимонов умел выживать благодаря тому, что он шил отличные штаны. Многие гордились тем, что носят брюки от дерзкого богемного поэта. Штанами он хвастал и в Нью-Йорке.

Четыре пары белых брюк – и всё мало. И зимой в белых брюках хожу. Однажды в дождь, на грязном в аптауне Бродвее, ночью, полупьяный русский интеллигент сказал мне восхищенно: “Ты как луч света в темном царстве. Вокруг грязь, а ты в белых брюках прешь, ошарашиваешь собой”.

К концу 1970-х Лимонов уже был скандальной личностью. Его выгнали из газеты “Новое русское слово”, которой он этого не забыл.

Русская газета пахнет могилой и старческой мочой. Всё убого и жалко – старомодно, от объявлений до статей и стихов.

Но главным преступлением Лимонова стала, конечно, книга “Это я, Эдичка”. Она выросла из более раннего и более радикального опуса “Дневник неудачника, или Секретная тетрадь”. Прото-“Эдичка” использует тот же материал, но обработанный в сугубо авангардной стилистике. Экспрессионистские медитации, рваный ритм, сырые и оттого предельно болезненные эмоции. Но можно сказать иначе: мастурбационная фантазия со скатологическими нюансами, вариация на футуристические темы секса, насилия (“Я люблю смотреть, как умирают дети”). И еще бешеная бесконтрольная зависть к проклинаемой буржуазной роскоши. С одной стороны, герой гордится аскетизмом нищего.

Я люблю быть бедным – это художественно и артистично, быть бедным – это красиво. А ведь я, знаете, – эстет. В бедности же эстетизма хоть отбавляй.

С другой, разинув рот, он алчно пялится на роскошные витрины Пятой авеню.

Разбей только стекло. И заскочи в магазин. Возьми всё, что ты хочешь. Костюмы, эти прелестные трости, трогательные мягкие шляпы, лаковые ботинки и ласковые шарфы. Лавируя между цветами, задевая плечами листья пальм, отыщи вначале легкий, крепкий и изящный чемодан и складывай все вещи туда.

Таким Эдичка попал и в знаменитый роман, сильно разбавленный мелодраматизмом и опрощенный для популярности автором.

Лимонова люто возненавидела почти вся русская эмиграция – за то, что он обличал Америку и наших в ней диссидентов. Больше

всего он бесил правую эмиграцию, допущенную к Солженицыну. В этой среде ходила идея об устройстве особого министерства, по уничтожению Лимонова. Под таким названием мы с Вайлем напечатали в “Новом американце” пространную статью в защиту писателя. Это, конечно, не помогло, и наши выпихнули его во Францию.

Но многим центральная во всем лимоновском каноне книга нравилась. Например – Довлатову. А Соломон Волков до сих пор считает “Эдичку” лучшим, если не единственным настоящим романом о Третьей волне.

Книга эта действительно казалась искренним в своей злобе портретом эмиграции, но написана она была топорно. Самое трогательное в ней – инфантилизм героя. Этой чертой отличались и его “пацанские” книги, где Лимонов описывал свою харьковскую молодость. Лучшая – “Подросток Савенко”, отчасти напоминавшая дореволюционного Горького, его “Городок Окуров”.

Ранние стихи Лимонова из вышедшего в Америке сборника были интереснее его прозы. Назвав книгу “Русское”, он превентивно вступал в полемику с преимущественно еврейской Третьей волной. Так, представляясь публике в том же “Дневнике неудачника”, он писал: “Лимонов – человек из России. И что удивительно – талантливый нееврей”.

Лимонов рассказывал, что в Харькове, учась сочинять стихи, он переписал от руки хлебниковский пятитомник. Впрочем, следов зауми у него не заметно. Скорее Лимонов-поэт напоминал Есенина из рабочего пригорода и чем-то нравился Бродскому. Воспользовавшись своим правом члена редколлегии “Континента”, он сумел пробить лимоновскую подборку в журнале вопреки протестам редактора Владимира Максимова. За это Лимонов отблагодарил Бродского статьей “Поэт-бухгалтер”, где подробно и занудно объяснил, какими иезуитски рассчитанными ходами изворотливый стихотворец добился Нобелевской премии.

Пестуя свою репутацию enfant terrible, Лимонов, чтобы освободить себе побольше места в литературной иерархии Третьей волны, решительно распихивал коллег. Как-то мы решили опубликовать ряд интервью с нашими писателями, чтобы создать коллективный портрет эмигрантских авторов. Первым оказался Лимонов.

– Пишите, – обрадовался он, – Аксенов – засохшая манная каша.

Проект провалился, не начавшись.

В последний раз я встречался с Лимоновым в середине 1980-х в Париже. Он жил в крохотной комнате. Кухню составляла электрическая плитка, душ лился с потолка. На гвозде, однако, висел фрак на случай присуждения Нобелевской премии. Другую стену украшал большой портрет Дзержинского.

Конец ознакомительного фрагмента.