Персональное дело
Шрифт:
Несмотря на отсутствие очереди, я на Ленина смотреть не стал, я был обижен на него за то, что он создал систему, которая мне и раньше много неприятностей доставляла, а теперь еще и восемьсот кровных моих рублей зажилила.
И главное, для чего? Я долго терялся в догадках, пока не последовало официальное разъяснение премьер-министра Валентина Павлова. Оказывается, таким обменом денег удалось предотвратить большое преступление против Советского государства. Дело в том, что международные финансовые воротилы эти крупнорублевки копили, надеясь ввезти их затем в Советский Союз, вызвать гиперинфляцию, свергнуть правительство, изменить существующий строй и произвести бескровную
Судите сами. Знающие люди подсчитали, что в ходе павловской операции государство восемь миллиардов рублей выиграло, а три миллиарда потратило на саму операцию. Чистой прибыли пять миллиардов рублей, включая мои восемьсот рублей. Если перевести эти миллиарды и мои восемьсот рублей на доллары с вышеуказанным соотношением 1:18,5, получится приблизительно 270 миллионов долларов, включая мои сорок три доллара двадцать четыре цента и три в периоде.
Вот какая интересная арифметика! Четыре маленьких островка стоят 200 миллиардов долларов. Россия не стоит и восьми, а аннексия всего этого вместе – и островов, и России, и других четырнадцати еще пока что советских республик – стоит всего лишь 270 миллионов долларов. Включая мои сорок три доллара с лишним. Как участник аннексии, эту сумму я мог бы легко приумножить. Территория СССР – это двадцать два миллиона квадратных километров. Если она вся стоит двести семьдесят миллионов долларов, то один квадратный километр обойдется участнику аннексии приблизительно в двенадцать долларов. Значит, я на свои доллары мог бы получить какой-нибудь небольшой островок километра в три с половиной квадратных. Островок я бы продал японцам миллиардов долларов за пятьдесят. Ну пусть даже вполовину дешевле. Все равно на эти деньги, даже на часть их, я мог бы купить всю Россию. А потом я бы продал Россию и купил Советский Союз. А потом Советский Союз мог бы продавать маленькими кусочками за большие деньги и исключительно в СКВ.
Но, увы, премьер-министр Павлов мои коварные планы расстроил еще до того, как они возникли. И вот уже второй месяц разные люди выражают мне свое сочувствие, а над Павловым смеются. Но, может быть, смеются преждевременно. Потому что, как известно, хорошо смеется тот, кто смеется последним.
Summit
Недавно в голове Михаила Сергеевича состоялось совещание на высшем уровне. Встречались Президент СССР и Генеральный секретарь ЦК КПСС. Оба симпатичные, похожие друг на друга, как близнецы. Но по характеру разные. Один – демократ, реформатор и вольнолюбец, поклонник Вольтера, Монтескье и Томаса Джефферсона. Другой – коммунист, ретроград, аппаратчик, читал только Ленина, изучал Сталина, воспитывался у Брежнева, Андропова и Черненко. Первый явился со своими заместителями и министрами, а второй с секретарями по идеологии, промышленности, сельскому хозяйству и оргвопросам. Оба, конечно, с телохранителями и референтами.
Улыбнулись, пожали друг другу руки, сели по разные стороны стола.
– Ну вот, – сказал Генеральный секретарь, – рад тебя видеть. Особенно в таком окружении. Павлов, Язов, Крючков, Пуго. Хорошие ребята. Проверенные бойцы, стойкие коммунисты. Эти от генеральной линии и сами не отойдут, и тебе не позволят. Не то что эти твои радикалы… эти… как их… не буду о них вспоминать. Как идет перестройка?
– Как тебе сказать? – замялся Президент. – Сам знаешь, плохо идет.
– Плохо? – радостно откликнулся Генеральный секретарь. – Это хорошо, что плохо! Плохо было бы, если бы перестройка
– Оригинальная точка зрения, – оценил Президент. – Значит, ты против перестройки?
– Почему уж так. Я не против. Я за перестройку, за самую радикальную перестройку, но только в рамках социализма.
– Что значит в рамках социализма? Свобода вообще никаких рамок не знает.
– Как это не знает? И что значит свобода? Свобода – это осознанная необходимость.
– А мне Крючков говорил, что «Свобода» – это такая радиостанция.
– Да, есть такая, очень, между прочим, враждебно к нам настроенная.
– И Крючков так же говорит.
– Крючков говорит правильно, как всегда. Ты вот его и слушай.
– А другие говорят, хорошая радиостанция. И гонорар платят валютой. Один раз десять минут выступишь – и сразу тебе дают денег столько, что можно телевизор купить.
– Правильно. Десять минут выступишь, купишь телевизор и потом десять лет будешь смотреть программу «Время».
– Вот уж чего я не хочу, того не хочу. Программ «Время» я еще в брежневские времена насмотрелся. А теперь я хочу смотреть только ТСН в Си-эн-эн. А «Время» мне твое и даром не нужно.
– Что значит твое? Мое? Это время наше, мой друг. И передача наша. Ты помнишь, как, бывало, при Леониде Ильиче все смотрели, и ничего. Смотрели, как его награждали всякими такими вот орденами.
– Смотрели и плевались.
– Плевались, конечно, не без того. Впрочем, плевались незаметным для других образом. Плевались, но при этом понимали, что, пока мы награждаем нашего вождя орденами, до тех пор ничего с нами плохого не происходит. Все хорошо, все правильно, сегодня ему орден дадим, завтра – премию, послезавтра – золотое оружие. Будет день – будет пища. Может, давай и друг другу начнем давать ордена. Нам с тобой по шестьдесят лет стукнуло. А у нас даже на двоих еще ни одной «Золотой Звезды» нет.
– Видать, не заслужили. Видишь, с экономикой что творится, цены растут, деньги дешевеют, продукты исчезают, дефицит расширяется, все по талонам, и за всем очереди.
– А кто виноват? Ты. Не надо было начинать перестройку.
– Нет, надо было. Но надо было начать и вести ее до конца.
– Но не выходить за рамки социализма.
– Да какие там рамки! Ты посмотри, что происходит. Донбасс, Кузбасс, Минск – везде забастовки. Народ требует твоей отставки.
– Извини. Они требуют отставки Президента. А Генерального секретаря они покуда не трогают.
– Они просто думают, что между ними никакой разницы нет, потому и не требуют. Если бы мне от тебя освободиться, я бы вышел к народу, сказал бы: «Братцы, вот он я, беспартийный».
– Этого я тебе как раз позволить не могу.
– А Ельцину позволил.
– Ну знаешь, ты мне нужнее.
– Я тебе нужнее, ты меня за горло держишь, а Ельцин тем временем очки набирает. За Россию держится.
– А ты держись за Союз. Он побольше.
– Да что толку? Союз-то разваливается. Литва откололась, Грузия откололась, Латвия и Эстония собираются, в Осетии война уже началась, а в Карабахе еще не кончилась.
– Что за упаднические настроения? Ты же все-таки пока еще коммунист. Должен обладать оптимистическим мировоззрением, сознавать, что, какие бы ни были трудности, мы их преодолеем и, как Ленин сказал, неизбежно придем к коммунизму. Ты сам-то в коммунизм веришь?
– Правду сказать?
– Правду говорить нужно в церкви священнику. А Генеральному секретарю нужно говорить то, что нужно. Если дело у нас так серьезно обстоит, как ты говоришь, какой, по-твоему, выход из положения?