Персонажи (сборник)
Шрифт:
Ядвига была девочка десяти лет, въедливая и рациональная. У нее была бабушка, она давно не приезжала и не звонила. Ядвига объясняла это наводнением в бабушкином поселке в горах, и никакие доводы, приводимые Мириам, как, например, «так ведь уже зима» или «твоя бабушка вроде в городе жила», не действовали, скорее, наоборот, Ядвига нашла и использовала всю доказательную базу: отыскала поселок в горах, который все время то накрывает оползнями, то заваливает камнепадом, а потом заливает, и почти ежедневно писала заметки в тетрадке о новом дне своей несчастной труженицы-бабушки, которая занята написанием жалоб в МЧС, писем в газеты о бедственном положении своей деревни и прочим. Ядвига по утрам перед уроками смотрела последние новости в надежде увидеть свою бабушку хоть на телеэкране. Что же касается
День рождения придумали ей в приюте, еще в Ингушетии, когда маленькая потерявшаяся девочка оказалась там. Вполне себе обычный день – 22 ноября, ничем не примечательный для Мириам, полуторалетней девочки, но в этот день по телевизору глава Ингушетии сообщил, что в числе основных мероприятий в Центральной мечети Назрани состоится большое празднование Мавлида, а во всех мечетях республики будут читать проповеди о значимости священного месяца раби аль-авваль и о жизни любимого пророка Мухаммеда (да благословит его Аллах и приветствует).
Девочка отозвалась на два совершенно разных имени – Маржан и Ама, тогда общим собранием из заведующей, нянечки и проходившей мимо поварихи решено было дать красивое и заграничное имя Мириам, отчество, что было самым естественным, – Мухаммедовна, а фамилию – Мухаммедова. Так порешили и разошлись.
С родителями девочки была связана одна очень неприятная и криминальная история, о чем ни заведующая, ни тем более Мириам ничего знать не могли. Детей из этого детского дома обычно забирали и воспитывали родственники, у Мириам не было никого, и при расформировании учреждения ее отправили в Сыктывкар. Потом география ее перемещений была столь обширна, что названия городов она намеренно не запоминала, а просто называла место нахождения поселком. «Пойдем в поселок», «Была ли ты в поселке?» и т. д. Она не знала, почему ей приходилось все время переезжать, и даже не задавалась этим вопросом. Надо так надо. В душе Мириам были тонкие механизмы, как у маленькой заводной балерины, спрятанной в коробочку, но желающих в них разобраться и услышать редкую мелодию было немного. Пожалуй, здесь, в этом поселке под названием Нижний Новгород, она наконец встретила людей, которым смогла чуть-чуть довериться, раскрыть ворота мира чувств, хотя и постоянно придерживая дверь, а за дверью – свои тайные мысли и недетские знания. Ядвига и Эллочка вошли в ее жизнь вслед за легким ласковым стуком. И теперь кроме рисования, которому она отдавалась всецело в любую свободную минутку, у Мириам появились друзья.
Мастер-класса и встречи с художником Мириам ждала. Она не знала ни его имени, ни фамилии, но была совершенно уверена в его необычном происхождении и великом таланте. Она садилась за компьютер в библиотеке и искала имена ныне живущих в ее поселке мастеров. Она готовилась к первой в своей небольшой еще жизни встрече с художником.
Ночь Мириам провела почти без сна, все время смотрела в потолок, находила трещину и вела свой взгляд по этой линии медленно, не спеша – потом левая, а затем правая стороны уже расширялись самостоятельно, образовывая над ее головой большое темное пятно, притягивающее к себе своей неизвестностью и одновременно отталкивающее своей реалистичной ощутимостью. Под утро Мириам заснула в мечтах.
– Мириам, давай скорее! Хватит смотреть на себя в зеркало, – прибежала Ядвига, схватила Мириам за руку и потащила.
В зале уже все собрались. Четыре парты стояли прижавшись, задирая носы друг перед другом, в ожидании чуда. Дети и взрослые слились в одно большое кольцо вокруг. Прямо напротив Мириам стоял, прислонившись к стене, высокий, полноватый, густо обросший бородой человек неопределенного возраста в большом лиловом свитере грубой вязки. Глаза у него были большие, добрые и всем улыбались. Эллочка стояла посередине зала и что-то вещала. До Мириам дошел наконец звук ее голоса, как будто плотность воздуха в помещении сопротивлялась произносимым Эллочкой словам.
«Мухаммед Рустамович», – повторилось несколько раз.
Мириам ожидала чего угодно, но только не этого.
Она
«Да он, он», – вернув удар под ребро, брякнула Ядвига.
Мухаммед Рустамович оказался неместным художником, он приехал с персональной выставкой из далекого Дагестана, имел успех у публики, по словам Эллочки, и задержался на несколько дней. Последние сказанные Эллочкой слова до того смутили ее саму, что она, не зная, как выпутаться из этой ситуации, начала раздавать картон и листы бумаги, на столе появились акварель и мягкие беличьи кисточки, принесенные гостем.
Первый раз в своей жизни Мириам не знала, что делать. Перед ней лежали великие драгоценности: огромный лист бумаги и большой набор акварельных красок, о которых она и мечтать не могла. Но притрагиваться к ним ей совсем не хотелось. В ответ на вопрос, почему она не рисует, который задала ей Эллочка, Мириам заплакала. Тогда к ней подошел Мухаммед Рустамович, присел на колени, поднял обеими руками ее лицо, стер большим пальцем плотную соленую слезу размером с большую божью коровку и сказал: «Давай я тебя научу».
Мириам услышала эхо своего голоса: «Вас зовут Мухаммед и вы мой папа? Правда?»
В зале повисла пауза. Что приходило в голову остальным, Мириам не знала и знать не хотела, ее внутреннее «я» кричало и билось о стенки маленького тела: «Правда, правда, правда, правда…»
Взрослые всегда знают, что делать, или кажется, что знают. Совершенно неважно, о чем поведал ей Мухаммед Рустамович, в каких красках он рассказал ей про пророка Мухаммеда (да благословит его Аллах и приветствует) и чем закончился этот мастер-класс.
Важно только то, что сказала Мириам вечером Ядвиге, обнимая подушку: «Ну еще бы, будет он при всех говорить! Мы с ним встретились глазами, и взгляд его был пронизан нашей общей тайной».
Падал черно-белый снег священного месяца раби аль-авваль.
Дядя Кося
Она собиралась на очередные похороны члена семьи. Обычно ей удавалось одеться быстро и легко, но сегодня все валилось из рук. Она начала с браслета с черными камушками, купленного по случаю в какой-то разорившейся и давно закрытой навсегда лавке. Потом решила, что начать надо с пары черного нижнего белья. Она разглядела себя пристально и в профиль, и анфас, и у нее создалось впечатление, что из одежды этого, пожалуй, достаточно для грядущего мероприятия. Но, улыбнувшись крамольной мысли, она все же пошла перебирать вешалки с черными или почти черными платьями и костюмами. Симпатичное, чернильное, в меру короткое и с открытыми руками платье пришлось ей по вкусу. А с новыми замшевыми сапогами в наряде так и вовсе засветилась какая-то веселая и бодрящая искра. За ней собирался заехать Федор, потому что тетя Лилося не захотела сама садиться за руль и в качестве скорбящей вдовы предпочла спрятаться на заднем сидении Фединого «ровера» – чтоб хотя бы так оторваться от многочисленных знакомых и родственников. Что это все я пишу от третьего лица? Она – это я. Мисс вульгарность и веселость, фея загородных садов и их окрестностей, олимпиада самых неспортивных игр, это я – Виктория.
Дядю Косю никто особенно не любил. В детстве его звали полным именем Константин, но уже в юности прилипло это – Кося и Кося. Чуть только у них забрезжили отношения с тетей Лилей, по-моему, естественно, они смело стали отзываться на Косю и Лилосю. Ну а нам, младшим, приходилось добавлять: дядя Кося и тетя Лилося. Выразительно об их семейном гостеприимстве говорил мой младший брат Леня. Так вот, он всегда утверждал, что когда дядя и тетя приглашают нас на обед с отбивными или мясным пирогом, то за жутким количеством специй мы просто не чувствуем, а они подсовывают нам самую обыкновенную косулю и обычного подстреленного лося, поэтому вкус еды в их доме сильно отличается от устоявшихся представлений о нем. Это, конечно, спорное утверждение, но… как спорить с братом! Это практически невозможно! Он развеет все сомненья в пух и прах – просто отсутствием себя и с ним всякой аргументации, он живо ретируется, и свои возражения ты будешь высказывать уже в пустоту. Если, конечно, больше нет никого рядом с тобой.