Персонных дел мастер
Шрифт:
Тут княгиня нежданно выдохлась, рухнула на постель и зарыдала столь же звучно, как рыдали ритуальные плакальщицы в императорском Риме.
— Но поверь мне, Анна, ты, как всегда, ошиблась! — Решив, что гроза пронеслась, Август встал с колен.— Мы говорили с Якобом только о политике, о большой политике, Анна.
Княгиня перестала плакать, подняла голову и, как показалось Августу, недоверчиво прислушалась. Август продолжал уже уверенней:
— Видишь ли, дорогая, он ездил к графу Пиперу, шведскому министру, чтобы разведать, сколь скоро шведы уберутся из Саксонии. И привез новости,
Тут княгиня вдруг рассмеялась. Все эти перемены от слез к смеху совершались в ней столь внезапно и убедительно, что она вполне могла бы играть на сцене «Комеди Франсез».
— Ох, я не могу! Так это у толстяка Пипера узкая ножка! А я-то и не знала, что вы с вашим несносным распутником, этим Якобом, способны целовать кончики пальцев при одном упоминании имени шведского министра! — Княгиня смеялась оглушительно, как фельдфебель, хвативший чарку русской водки. — И я еще удивляюсь, почему вы боитесь спросить своего любезного кузена, короля Карла, когда же он к черту уберется из Саксонии! Куда угодно: на восток, на запад, на юг, на север — на все четыре стороны! Но вы не можете! О, вы и Якоб влюблены в эту толстушку Пипера. Еще бы, он танцует перед вами танец живота! И вы ездите к Карлу, очевидно, затем, дабы, затаив дыхание, любоваться его первой красоткой! Держите меня! Я больше не могу!— Княгиня звонко поцеловала кончики пальцев и в восторге забила ногами: — Граф Пипер турчанка, граф Пипер и танец живота!
Казалось, что ее хватит удар от смеха. Август, снова решив, что гроза миновала, нагнулся было для примирительного поцелуя, но фаворитка резко повернулась и отвесила королю такую звонкую затрещину, что у караульного солдата, что стоял у дверей опочивальни, упало и само выстрелило ружье.
— Ну, это переходит уже всякие рамки, сударыня! — побагровел Август и решительно вышел из спальни. С порога он все же не выдержал, обернулся и увидел свою любовницу без всякого пеньюара, стоящую на толстом персидском ковре в позе Ифигении из известной трагедии Расина.
— А вы, сударь, ко всем вашим слабостям еще и лжец!— отчеканила несостоявшаяся актриса, и в эту минуту Август понял, что еще больше любит свою несравненную княгиню Козель.
Обед трех королей
С раннего утра на кухне первого министра Швеции графа Пипера шли важные приготовления. На помощь графскому обер-кухмистеру были званы повара из полка ниландцев, стоящего в Гюрстендорфе.
— Послушай, Густав, а вдруг мы не угодим важным особам,— беспокоился поваренок-новобранец,— ведь, я думаю, они знают толк в хорошей кухне, эти сиятельные персоны, а мы им готовим солдатскую похлебку?
— Э, ерунда!— Старый полковой повар флегматично потягивал пиво, ожидая, когда можно будет снимать пробу.— Нашему королю что ни вари, он, как свой брат солдат, все съест да еще похвалит! А что касается тех двух королей, то, я думаю, нашему Карлу только понравится, если эта пивная бочка, которую сасы именуют своим королем курфюрстом Августом, или тот новый польский королек Станислав поморщатся от солдатской похлебки. Я думаю, нас для того и прислали на графскую кухню, чтобы мы угостили этих господ полковой приправой.
В это время на пороге появился графский обер-кухми-стер
Карл XII и новоявленный король Речи Посполитой Станислав Лещинский сидели уже в маленькой гостиной, увешанной старинными картинами, когда к дому подкатила великолепная, запряженная восьмеркой белоснежных лошадей двойная карета, и из нее, щурясь от яркого весеннего солнца, вышел экс-король Август. Он сохранял внешнюю невозмутимость, но весь напрягся в ожидании какого-либо подвоха со стороны этих мальчишек, как он про себя называл обоих своих соперников, каждому из которых не было и тридцати лет.
Худощавый, стремительный Карл подошел к Августу быстрой и легкой походкой кавалериста, потянулся, обнял за плечи и сказал, будто отрубил:
— Здравствуй, брат!
Август нагнулся, дабы облобызать братца (их матери — датские принцессы и впрямь сделали их двоюродными братьями), но тот уже круто, по-военному повернулся и замаршировал в столовую. За ним последовали и оба польских короля, так что у дверей вышло полное замешательство: и Август, и Станислав желали войти первыми. Более ловкий и гибкий Станислав сделал вид, что он пропускает вперед Августа, и, когда тот согнулся в благодарственном поклоне, первым проскользнул в столовую.
Карл уже сидел за столом и наблюдал за всем с явной насмешкой. Настроение у Августа окончательно испортилось. А тут еще вошедший солдат прямо под его королевский нос поставил миску с вонючей солдатской похлебкой. Последнего Август совершенно не понимал: «Ну хорошо, ты герой, ты хочешь войти в мировую историю, оттого спишь под солдатской шинелью и ешь на полковой кухне — за пропуск в мировую историю надобно платить! Но почему должны страдать гости?!»
— Вам нравится эта картина?
Август едва не поперхнулся от неожиданного вопроса своего венценосного брата, указывавшего на висевшее у окна большое батальное полотно. Обычно обеды проходили в полном молчании, и нынешняя разговорчивость Карла, признаться, озадачила и встревожила Августа.
— Недурная копия с «Битвы Александра Македонского» Альтдорфера,— ответил он уклончиво.
— Да, я знаю, подлинник у курфюрста Баварии. Как думаете, не уступит ли он его мне? — своим скрипучим голосом спросил Карл.
— Я думаю, сейчас в Европе не найдется монарха, который что-либо не уступил бы вам! — польстил Август. Но Карл, казалось, не обратил никакого внимания на лесть. Он продолжал говорить, обращаясь уже преимущественно к Станиславу:
— Не правда ли, в этой картине чувствуется тайна битвы? Ведь в каждой баталии есть тайна. И только тот, кто разгадает ее, выиграет сражение. Не так ли, кузен?
С этими словами он обернулся к Августу и в упор уставился на него северными, холодными как лед, глазами. Август поежился в явном замешательстве, не зная, что ответить.
— Да, я и забыл, вы ведь не выиграли ни одной баталии, кузен! — засмеялся Карл и как-то сразу постарел лицом, потому, наверное, что при смехе оно становилось еще длиннее.
— Ну отчего же, я выиграл битву при Калише! — обиженно пролепетал Август, с ужасом понимая, что о чем не надо было ему вспоминать, так о победе при Калише.