Перст судьбы
Шрифт:
По приказу начальника шайки два бандита отвели Генри в темную комнату одного из каменных домов и с грубым ругательством закрыли за ним дверь.
Генри услышал звук запираемого замка, и затем все погрузилось в молчание. Первый раз в жизни он находился в темнице.
Глава XX. ПИСЬМО
Как только закрылась за ним дверь, Генри Гардинг с облегчением растянулся на земле и заснул крепким сном.
Он проснулся при первых лучах солнца, ударявших ему прямо в лицо.
Он
Окно, находившееся на большой высоте, было такое узкое, что через него могла пролезть только кошка. Вертикальная железная полоса еще больше суживала отверстие.
Дверь же была настолько крепка, что нечего было и думать о бегстве без содействия часовых. Генри на это рассчитывать было нечего, и он решил по-философски спокойно ожидать событий.
Он был голоден и съел бы все, что бы ему ни попалось на зубы.
Он прислушался, мысленно призывая разбойника с завтраком.
Но в коридоре раздавались только мерные шаги часового.
Через час нетерпеливого ожидания послышались еще и другие шаги в коридоре.
Послышался краткий разговор, ключ завизжал в замке, и дверь открылась настежь.
— Здравствуйте, мистер Генри! Хорошо почивали? Капитан шлет вам свой привет и хочет вас немедленно видеть.
Догги Дик грубо схватил за плечи пленника и потащил его к начальнику.
Как и следовало ожидать, это была лучшая комната в доме. Но артиста поразила роскошь обстановки. Богатая мебель, зеркала, часы, всевозможные шкафики и столики, серебро, люстры, — одним словом, предметы утонченной роскоши, но расставленные без всякого вкуса, в смешении разных стилей, они скорее напоминали лавку редкостей или лавку ростовщика.
Посредине комнаты сидели мужчина и женщина. Мужчина был начальник бандитов Корвино, как называла его сидевшая с ним рядом женщина, называемая им, в свою очередь Кара Попетта. «Кара» по итальянски значит «милая».
Это была большая женщина, почти одного роста с Корвино и так же живописно разряженная. На ней была масса украшений из жемчуга, золота и металлических вышивок. Благодаря своей бронзовой коже, черным, как вороново крыло, волосам, она могла бы служить украшением любого индейского стана.
По-видимому, когда-то она была удивительно хороша собой; когда улыбалась, она показывала двойной ряд блестящих белых зубов, хотя улыбка ее напоминала тигрицу, скалившую зубы, чтобы броситься на свою добычу.
Кара Попетта, которой не было еще и 30 лет, могла бы называться еще красавицей, если бы не багровый шрам, пересекающий правую щеку и совсем обезобразивший ее лицо.
Судя по выражению ее глаз, душа ее была тоже обезображена многими рубцами. Взгляд, который она бросила на пленника, заставил бы задрожать Генри, если бы он понял его значение.
Но Генри некогда было предаваться размышлению, начальник немедленно приказал ему сесть за
— Бесполезно вас спрашивать, умеете ли вы писать, синьор artista, — проговорил бандит, указывая пальцем на перо и чернила. — Рука, умеющая владеть кистью, сумеет держать и перо. Пишите под мою диктовку, переводя на ваш язык. А вот и бумага. На столе лежало несколько листов почтовой бумаги.
Пленник взялся за перо, не будучи в состоянии представить себе, кому он будет писать. Впрочем, он недолго оставался в неизвестности.
— Сперва адрес, — приказал разбойник.
— Кому? — спросил пленник, приготовляясь писать.
— Синьору генералу Гардингу.
— Генералу Гардингу? — вскрикнул Генри, вскочив на ноги и уронив перо. — Моему отцу? Что вам от него надо?
— Без вопросов, синьор художник! Садитесь и пишите.
Генри снова сел и написал адрес. Он вспомнил о своем последнем письме, посланном из гостиницы, находящейся на границе владений его отца, но у него не было времени предаваться воспоминаниям, бандит торопил его.
«Дорогой отец», — продиктовал бандит.
Генри опять остановился. Он вспомнил, что он тогда не поставил слово «дорогой». Неужели он напишет его сегодня под диктовку разбойника?
Надо было повиноваться, начальник повторил фразу, сопровождая ее страшным ругательством.
— А теперь, — сказал Корвино, — пишите и не останавливайтесь, иначе это будет дорого стоить.
Эта угроза была произнесена тоном, не оставляющим сомнения в ее значении.
Генри написал следующее письмо:
«Дорогой отец, уведомляю вас, что я в плену в горах Италии на расстоянии сорока миль от Рима, на границе Неаполитанской территории. Люди, у которых я нахожусь в неволе, неумолимы и убьют меня, если не получат выкупа. Они будут ждать вашего ответа и с этой целью посылают вам гонца, за целость которого будет порукой моя голова. Если вы его арестуете или почему-либо он не вернется сюда, это отразится на мне, и я буду подвергнут самым ужасным пыткам. Выкуп мой определен в тридцать тысяч лир. За эту сумму я получу свободу и знаю, что обещание свое они сдержат, так как эти люди, сделавшиеся разбойниками вследствие нелепых преследований деспотичного правительства, тем не менее исповедуют истинные принципы честности и порядочности. Если вы не пришлете денег, дорогой отец, могу вас заверить, вы никогда не увидите более вашего сына».
— Теперь подпишитесь, — сказал разбойник, видя, что Генри кончил писать.
Генри выпрямился и уронил перо. Он писал под диктовку и, занятый переводом, не мог осознать истинный смысл написанного.
Но когда у него потребовали подписаться под этим унизительным призывом к отцовскому милосердию, — а в нем еще жило воспоминание о его последнем гордом письме, — он почувствовал не только отвращение, но и стыд.
— Подпишитесь, — вскричал бандит, приподнимаясь на своем кресле, — подпишитесь же!