Перст судьбы
Шрифт:
Вольга опустил глазя, не зная, что ответить.
— А что, Велема-то ждете скоро? — спросил он. — Я думал его уже здесь застать.
— Он велел ждать его до Сварожек, а если в Сварожки, сказал, не буду, стало быть, до весны. Вот мы и имянаречение затеяли — худо без отца, но не жить же внучку моему до весны без имени! А что тебе Велем? Он не невеста и даже не отец ей.
— Хотел бы дождаться. — Вольга по-прежнему смотрел куда-то в стол, а если поднимал глаза, то только на дверь, не к лицу будущего тестя. — Тут какое дело… Надо бы знать, каковы там дела, в Киеве. Как там… князь Аскольд, греки… От этого, воеводо, многое в нашем докончании зависеть может!
Он наконец посмотрел на Домагостя, и взгляд его серых глаз под красивыми черными бровями был тверд и деловит. Конечно, плесковскому князю нужно знать, каковы дела его предполагаемой родни. Благодаря браку с Велемилой он станет свояком киевского князя Аскольда, и ему нужно знать как можно больше о положении дел этой родни,
— Ну, смотри! — Домагость уперся ладонями в колени и встал, давая знать, что все сказал. — Ты уже не отрок, я тебе не батька. Моя дева без женихов не останется. Дедобор, вон, спит и во сне ее видит…
— Дедобор пусть свой длинный хрен себе в зад засунет! — зло и грубо отозвался Вольга. — Я ему еще припомню, что он вчера нес! Тебя не хочу обидеть, воеводо, у тебя в дому свару затевать! Но срамить себя не дам! Если думаешь Деденьку зятем выбрать — брось эти мысли, слышишь!
— Да не думаю я! — Домагость вернулся к столу и снова сел, доверительно подался к Вольге. — Да я тебя как сына родного люблю! Никогда другого зятя не хотел…
— А что же ты тогда… — горячо воскликнул Вольга и тоже подался к нему.
Он осекся, но Домагость и сам знал, что плесковский князь имеет в виду.
— Не обидел бы я тебя, кабы Велеська тогда хоть на год постарше была, — ответил воевода, опустив глаза. — Недоросточка-девчонку мать не отдала бы за мужа зрелого, Аскольд ведь ей в отцы годился бы. Да в такую даль, без пригляду, без совета… Померла бы родинами в первый же год, или сглазил бы кто… Вот и пришлось… Как Макошь напряла нам… Но ты уж решайся, сыне! — Домагость положил руку ему на плечо. — Уж или женись, или…
Другого «или» они оба не видели: Вольге было неуместно и неприлично и дальше жить без княгини, а другой невесты, равной Велемиле родом и достоинствами, он на примете не имел.
— Велем воротится — к Купале пришлю за невестой. — Вольга положил на стол сжатый кулак. — Вот мое слово, воеводо.
Глава 6
Гости разъехались, и Ладога опустела. Зимой в ней оставались почти только одни женщины: мужчины разошлись по лесам на промысел. Расходились каждый со своей «стаей» — зрелые мужчины отдельно, парни отдельно. У каждой «стаи» были в бескрайних лесах свои угодья, где стояли избушки, не обитаемые в остальное время года. Перед уходом на промысел каждая «стая» приносила жертвы Велесу, покровителю и хозяину лесных зверей и птиц, подателю удачной охоты. Велесу же полагалось посвятить первых добытых зверей каждой породы, и ближе к весне в Велешу приносили охапки шкур. Очень важна была охотничья удача, и в каждой «стае» чрезвычайно ценили людей, ею обладавших, особенно любимых лесным хозяином. Бывало, мужики и парни, ничем, кроме охотничьей удачи, не знаменитые, летом никем особо не замечались и не ценились. Но с приходом первозимья уважение к ним резко возрастало, и в охотничьих лесных братствах им доставалось место вожаков. Ибо, как любил говорить Селяня, счастливый и в море сыщет, а без счастья и по грибы не ходи.
Если «стая» получалась слишком велика, она делилась на «ветки» отдельных близких друг другу родов. Селянина ладожская «стая» распалась на шесть отдельных веток по десять-двенадцать человек: Святоборичи со своей родней, Братомеровичи, Любошичи, двоюродные братья Велемилы по матери, Творинеговичи, Путеничи и наконец Витонежичи под предводительством самого баяльника. Сюда вошли неженатые внуки старого Витонега от всех его троих сыновей, но и самих внуков набралось лишь трое: Селяня, Радобож и Витошка. К ним присоединились не такие родовитые молодые ловцы: Смолян, Терпень, Справень, Веденя, Будец и Бежан. Бежан был из бедных ладожских рыбаков: судя по виду, ему было давно уже за двадцать, но, не имея средств на женитьбу, он так и ходил в парнях и уже утратил надежду на перемены в судьбе. Будец, шустрый отрок чуть моложе Витошки, происходил из разоренного Вал-города и вырос в Ладоге, куда его мать бежала с тремя детьми — все они числились теперь в Домагостевой челяди. И еще Селяня, по горячей просьбе Велемилы, взял в свою «стаю» Стейна с пятью молодыми варягами: их звали Даг, Эльвир, Хьяльм, Торвид и Велейв. Она хотела, чтобы Стене и его людям помогли советом и присмотрели за ними в незнакомых лесах. Селяня согласился «поделиться удачей», но взял с варягов слово слушаться его во всем и не делать ни
Еще бы не согласиться! Мало того, что они не знали угодий и могли бы просто пропасть в дремучих лесах чужой земли. Требовалось еще много всего, что ведомо только волхвам. Нужно было уметь не разгневать Велеса и понравиться ему; защититься от мести духов убитых зверей; знать множество правил и запретов, без соблюдения которых удачи не будет. Начать с того, что сама «стая» на время зимней охоты теряла звание людей и превращалась в «волков». В знак отказа от человеческого мира они, принося в жертву Велесу каравай хлеба и по капле своей крови — все это полагалось спрятать под корни вывороченной ели, — уложили туда же и свои родовые пояса, заменив их лыковыми. Селяня, как вожак стаи, знал множество разнообразных заговоров, привлекающих добычу и оберегающих от порчи. Для того же служили и священные травы. Трава под названием болотная былица оберегала охотника и оружие, белена — приносила удачу в добыче зайцев и тетеревов. Велес-трава, колючник, земляника, волотова голова, стрельник, рябина, троян-зелье применялись для изготовления настоев, которыми кропили охотников, собак и оружие, или же для окуривания дымом. Некий таинственный «добычливый» корень, зашитый в клочок шкуры, нужно было носить с собой, но этот корень имелся только у Селяни, остальные для тех же целей применяли высушенные сердце и печень первого добытого зверя.
Многое из этих вещей Стейну и его товарищам уже было знакомо: в Вестманланде охотники тоже знали много колдовских приемов, заклинаний и талисманов. Но здесь была другая земля, другие боги, и к духам здешних лесов полагалось обращаться на словенском или чудском языке. А знание приемов и заговоров передавалось, как драгоценнейшее наследие предков, от деда к внуку, и чужаков, даже позволив им участвовать в охоте, никто не спешил этим заговорам обучать.
Правда, в Ладоге бытовал устойчивый обычай, что рогатины для медвежьей охоты должен выковать непременно кузнец-варяг. Этим по осени занимался в прежние годы дед Синеберн, отец Милорады, а после него Вологор, Синебернов зять. То ли обычай пошел с тех времен, когда тут жил Берша Варяг, то ли от поверья, что на медведя, «чужого», лучшее оружие изготовит тоже чужой, то есть варяг — теперь уж кто знает?
Одно заклинание, впрочем, Стейн очень быстро запомнил. Выходя каждый раз из избушки, Селяня кланялся лесу на четыре стороны и при этом повторял:
— Боже Велесе, повстречай и помоги!
Охотились обычно небольшими стайками, по нескольку человек. Заметив звериный след, не шли по нему сразу, а обходили кругом, чтобы убедиться, что зверь из урочища не вышел, а уж потом искали его самого. Брали лисиц, вевериц, особенно ценной добычей считалась куница. Пока медведь не «пролежал» в берлоге весь запасенный жир, несколько раз ходили на косолапого. Медведей в округе было много: им нравились мелкие речки, которых тут было в изобилии, озера, спелые ельники, бурелом и ветровал. От чудских поселков-кюлей оставались старые, брошенные вырубки, которые привлекали лесного хозяина: бывший пал в первую очередь зарастает малиной и брусникой, а в пнях и валежнике заводятся муравьи и короеды. В конце листопада или начале груденя медведь, наевшийся для лучшего сна молодой еловой хвои, отыскивал подходящую яму или выворотень, накрывал его сверху наломанными жердями и ветками. Соорудив нечто вроде неряшливого шалаша, он устраивался там до весны, свернувшись в клубок и упрятав морду в грудь, под скрещенные лапы. Желтоватый иней от дыхания зверя оседал на устье берлоги и даже на ветках вокруг нее, и глаз охотника примечал желтую дыру в снегу. Даже в самое глухое зимнее время, в самом глубоком сне медведь хорошо слышит всякий шум поблизости от своего зимовья, поэтому важно было, найдя берлогу, не потревожить обитателя раньше времени. Зрелые опытные охотники выходят на медведя и в одиночку, но молодые парни отправлялись на промысел ватагой человек по пять. Ткнув рогатиной в отверстие берлоги, они будили зверя и заставляли выйти наружу, а здесь набрасывались на него сразу со всех сторон и насаживали на рогатины. Голову и лапы отделяли от туши и хоронили под выворотнем, сопровождая похороны особым заговором.
Столкнувшись еще в начале со стаей настоящих волков, устроили облаву и подстрелили семерых — шкуры их были вручены молодым парням, впервые в этом году участвовавшим в зимней охоте. По вечерам ловцы занимались выделкой шкур, иногда и по нескольку дней сидели в своих избах, если в лесу бушевала пурга или ежедневное гадание говорило, что сегодня удачи не будет, Велес идти на промысел не велел. Тогда оставались дома, чинили одежду и снаряжение, отсыпались впрок. То Селяня, то бойкий Будец заводили рассказы, и все в основном о том же: о встречах охотника с Велесом или лешим, о Белом Князе Волков, об олене с золотыми рогами. Иногда молодые ловцы ссорились и спорили из-за добычи или еще по какому-нибудь поводу: трудно жить нос к носу и не видеть никого другого. Но одного резкого слова Селяни хватало, чтобы спорщики умолкли и разошлись по разным углам. С этим было очень строго: за неповиновение виновный изгонялся сразу же, ибо Велес свар не любит. А изгнанный с лова останется не только без добычи, но и без невесты: за недобытчика никто не пойдет.