Перстень Борджа
Шрифт:
— Бак! — заорали чауши.
— Он отбирал у вас фамильные драгоценности и тяжким трудом заработанные дукаты, чтобы покупать на них пушки и убивать благочестивых последователей могущественного Пантарэя, а мой брат, придурковатый хлюпик, ему благоволил и даже после его смерти хотел продолжать его злодеяния.
— Бак! — воскликнули чауши.
— Но отныне, — продолжал принц, — Аллах положил конец всем этим грехам и извращениям, спалив жарким дыханием своего гнева как Абдуллу, так и моего мерзкого брата, и возвысил в сан высочайшего достоинства меня, принца Мустафу, который обещает и обеспечит вам дружбу с миром христианского бога Пантарэя вместо кровавой бойни, за которую вам пришлось бы расплачиваться не только земными владениями, но и жизнью своих сыновей.
Услышав эти слова, ученый историограф Хамди бросился бежать, визжа от страха, а вслед за ним вскочив на свои хилые, неверные ножки, устремился слабоумный Великий визирь; пустились наутек и те из чаушей, кто по неосведомленности тоже пришли в бедной одежде, но никому не удалось убежать далеко, ибо через главный вход в залу заседаний вломился отряд янычар, вооруженных — как в давние времена — традиционными бунчуками, под предводительством одного храброго капитана, который в свое время, как вы помните, получил от Петра Куканя из Кукани такой щелчок по носу, что захлебнулся собственной кровью; и не успели беглецы оглянуться, как под градом палочных ударов были согнаны в кучку и отведены во Двор блаженства, где их всех до единого — и историка Хамди одним из первых — посадили на кол, оставив умирать медленной смертью, проклиная Аллаха, мир и людей.
Тем временем кошмар, разыгравшийся в серале, cмрадным пожаром охватил весь город. Спешно произведенный в генералы, капитан янычар захватил дворец; где с незапамятных времен живали его предшественники и который генерал Ибрагим-ага, то бишь Франта Ажзавтрадомой, передал военному ведомству, чтоб Петр смог учредить там Военную академию. Новый генерал собственноручно зарезал теоретиков современной стратегии, генералов фон Готтенрота и фон Шауера, и велел изрубить в куски их учеников, размещенных во дворце, — турецких офицеров и унтеров, ибо они были, несомненно, заражены предательскими и враждебными истинной вере Магомета знаниями, полученными от немецких диверсантов; после чего, как ему и приличествовало, сам устроился во дворце, еще пахнувшем свежей кровью, и окружил себя рабами и рабынями, которых повелел доставить сюда из греческих, еврейских и прочих иноверческих частей города.
Скромный домишко на берегу Босфора, где жил Франта Ажзавтрадомой, был разорен и спален дотла, а рота янычар, которая осталась ему верна, полностью перебита. Был разграблен и сожжен домик ученого историографа Хамди, превращены в пепел его книги и рукописи, где он вел записи славных деяний и изречений почившего султана, а его дочь Лейла, темноокая и темноволосая красавица, покончила с собой, пронзив себе сердце изукрашенным малайским кинжалом за секунду до того, как озверевшие солдаты, жаждавшие насладиться ее юным телом, взломали двери веселенькой комнатки.
Перебиты были и благочестивые пилигримы, которые, ничего не ведая о неблагоприятных переменах, пришли в Стамбул, чтобы передать военному ведомству свои сбережения и драгоценности.
В сточную канаву швырнули изуродованную Бехидже-икбалу, третью жену султана, повинную в том, что родила ему сына; сын был тоже наказан за факт собственного существования: его растоптали каблуки солдатских сапог. Эта оргия разрушений, разбоя и убийств продолжалась до поздней утренней службы, когда воды Босфора и Золотого Рога покраснели от крови, а небо сделалось лазурным и чистым, ибо коршуны, вспугнутые пламенем пожаров, улетели, как это случилось в последний раз во время бурных торжеств введения Петра в сан «Учености Его Величества». Ради порядка и полноты повествования добавим, что Ибрагим-ага, он же Франта Ажзавтрадомой, добравшись до Измира и обнаружив, что его вызвали сюда неизвестно зачем, ибо никакого бунта — тем более бунта танцующих дервишей — не было,
А еще через день, когда в городе вновь установились спокойствие и порядок, представители Временного правительства наследного принца Мустафы пришли с заранее обговоренным визитом вежливости к послу королевства Франции, господину д'Анкетилю. Гости собрались на круглой площади перед дворцом за час до назначенного срока, пришли со своими оркестрами отборные роты музыкантов-янычар, спахии и бостанджии в парадных униформах; янычары и их более слабые конкуренты бостанджии, в красных шапочках вместо фесок, были вооружены бунчуками, по сему случаю выскобленными до блеска. Оркестры, сменяя друг друга, исполняли бравурные мелодии, а для пущего веселья им в меру своих ограниченных музыкальных возможностей помогали военные трубачи и барабанщики, так что от поднятого шума в окнах дворца дрожали стекла. Спахии на конях держались позади, декоративно окаймляя противоположный край небольшой площади. Строй янычар и бостанджиев раскололся, образовав проход, во всю длину которого был развернут красно-узорчатый анатолийский ковер.
На этот ковер в установленную минуту под приветственную дробь барабанов ступили новый генерал янычар и преемник Франты Ажзавтрадомой Юсуф-ага, слева от него — весь в белом — шейх Решад, далее — Хранитель сокровищ паша Абеддин и, наконец представитель духовенства — маленький помятый муфтий. Сановники прошли по анатолийскому ковру быстрым шагом и приблизились к воротам дворца, которые распахнули перед ними два швейцара в серых ливреях; сам посол, господин д'Анкетиль, ожидал их, стоя посредине приемной залы.
Слово взял паша Абеддин, потому что он единственный из всех умел говорить по-французски. Выступление его прозвучало приблизительно так:
— Ваше Превосходительство, как представители Временного правительства Его Светлости принца Мустафы мы имели честь выразить вам благодарность за соболезнования, которые Ваше Превосходительство выразили по поводу внезапной кончины Его Величества Ахмеда Первого. Одновременно мы считаем своим в высшей мере приятным долгом выразить правительству Ее Величества французской королевы-регентши нашу бесконечную благодарность за то, что правительство Ее Величества королевы-регентши и его исполнительные органы своим энергичным вмешательством обезвредили заклятого врага турецкой империи, известного Вашему Превосходительству под именем Пьер Кукан де Кукан, и тем самым позволили возродить в этой стране исконный и благословенный порядок.
Это, бесспорно, была прекрасная речь, но господин д'Анкетиль, что было явно заметно по его лицу, искривленному ухмылкой крайнего отвращения, выслушал ее без особого эстетического наслаждения.
— Благодарю, господа, — коротко поблагодарил он и, немного подумав, добавил: — Но чтобы не было недоразумений, должен заявить, что не могу передать вашу благодарность правительству королевы-регентши, потому что королева-регентша уже выпала из истории, хотя, разумеется, это не означает, что ее посадили на кол; не знаю, что произошло, но, во всяком случае, она уже не регентша, а на трон возведен ее сын Людовик Тринадцатый. И, во-вторых, что касается этого вашего Пьера Кукан де Кукана: неправда, что он обезврежен, ибо он жив и в настоящее время, без сомнения, возвращается в Стамбул. У меня от всего этого…
И старый дипломат, не закончив предложения, выудя из кармана послание, которое передал ему второй гонец отца Жозефа, порывистым жестом сунул его паше Абеддину, а затем совершенно не по протоколу повернулся и покинул залу, захлопнув за собой двери. Как только двери захлопнулись, генерал Юсуф-ага, маленький муфтий и одетый в белое шейх Решад, чуя неладное, пристали к паше Абеддину, который, сладострастно причмокивая, читал послание, где отец Жозеф просил господина д'Анкетиля учтиво опровергнуть известие о смерти Петра Куканя из Кукани, и засыпали его тревожными вопросами: что сказал господин д'Анкетиль? почему господин д'Анкетиль удалился? что паша Абеддин узнал из письма и вообще что, собственно, произошло?