Перстень Екатерины Великой
Шрифт:
– Карина? – Петр удивленно взглянул на нее. – При чем тут Карина? Катька, конечно! Я ей все, а она у меня хочет отнять канал! Ты только подумай, Люся!
– Я Света, – поправила его фея. – А ты не горячись так… канал-то, он никуда не денется, как протекал, так и будет себе течь…
Как видно, Света совершенно не разбиралась в сложных телевизионных проблемах.
– Как я могу не горячиться, если у меня отнимают канал!
– Какой канал – Обводный? – уточнила Света и покосилась на бармена.
– При чем тут Обводный? – удивился Петр. – Кана-ал…
– Все тебе будет, – покладисто согласилась Света, – и канал, и канава, а сейчас нам пора домой!
Фея еще раз перемигнулась с барменом, взвалила Петра на свое могучее плечо и поволокла к выходу.
На следующее утро Петр проснулся от какого-то хриплого стона. Через некоторое время он осознал две вещи: во-первых, что стонал он сам, и во-вторых, что лучше ему было не просыпаться.
Ему было так плохо, что впервые за свою жизнь Петр Коваленко задумался о вечном.
Правда, мысли эти были недолгими, потому что на смену им пришел более практичный и насущный вопрос.
Петр попытался понять, где он находится.
Он явно был не у себя дома – не в просторной спальне, оформленной в японском стиле, не в собственном кабинете, обставленном добротной скандинавской мебелью, где ему приходилось ночевать в последнее время, с тех пор, как отношения с женой окончательно разладились.
Сейчас он лежал на продавленной тахте, застеленной несвежими простынями. Над ним нависал низкий потолок с трехрожковой люстрой.
Но самым главным в его нынешнем состоянии было жуткое похмелье. В голове перекатывались валуны и лязгали гусеницы тяжелых танков, перед глазами плавали цветные пятна, как на выставке художников-абстракционистов, на которую ему как-то пришлось зайти с матерью, а во рту был такой привкус, будто он только что вылизал мусорный бачок на Московском вокзале. Петру хотелось немедленно умереть или на худой конец выпить чего-нибудь бодрящего.
В этот ужасный момент дверь комнаты со скрипом открылась, и на пороге возникло существо женского пола.
Существо это телосложением напоминало борца-тяжеловеса на пенсии, а опухшее лицо носило следы долгой и тяжелой жизни и плохо смытой дешевой косметики.
– Ты кто? – в ужасе спросил Петр, поскольку короткая ночная рубашка, в которой явилось существо, плохо скрывала сомнительные прелести и тем самым намекала на то, что между Петром и этим существом была некая интимная доверительность.
– Ты что, Петушок, не узнаешь своего Светика? – проворковало существо низким простуженным голосом, кокетливо поправляя плохо прокрашенные волосы.
– Светик? Какой еще Светик? – пробормотал Петр, мучительно пытаясь вспомнить вчерашний
– А какие слова ты мне вчера говорил! – мечтательно протянуло существо.
– Какие еще слова? – испуганно спросил Петр.
– Хорошие! Красивые! Такие слова, которые могут тронуть самые чувствительные струны в женской душе!
Судя по тому, как выражалась Светик, она, как и большинство Светиков страны, была воспитана на телевизионных сериалах. Петр же работал на телевидении, и его похмельные мучения от сериальной лексики еще больше обострились.
– Заткнись, а?! – взмолился он, страдальчески поморщившись и схватившись руками за голову.
В голове по-прежнему перекатывались валуны и двигалась по бездорожью тяжелая техника.
– Как я сюда попал? – спросил Петр, когда все его попытки самостоятельно вспомнить минувший вечер окончательно провалились.
– Обыкновенно, – ответила Светик. – У тебя в семье проблемы, ты пришел в кабак, там я тебя пожалела и привела домой…
– Это надо же так нажраться! – проговорил Петр, разглядывая свою спасительницу.
Светик ничуть на него не обиделась. Она понимала мужчин и знала, как они чувствуют себя по утрам после веселого вечера.
– А вот я тебе рассольчика принесла! – проворковала она и протянула своему временному другу граненый стакан с божественным утренним напитком.
Петр вцепился в стакан, как умирающий от жажды в пустыне, и высосал его. Жить стало легче, мир приобрел свои изначальные краски, и даже Светик не казалась уже отвратительным существом из кошмарного сна.
Во всяком случае, Петр почувствовал к ней искреннюю и горячую благодарность.
Светик заметила перемену в его настроении и с грацией молодого бегемота впрыгнула на тахту.
– Петушок хочет, чтобы Светик почесала ему спинку? – проворковала престарелая фея, с неженской силой прижимая мужчину к своей необъятной груди.
Однако Петр под действием волшебного утреннего напитка настолько окреп, что почувствовал в себе достаточно сил для побега.
– Петушок хочет в сортир! – грубо ответил он и, с трудом вывернувшись из богатырских объятий любвеобильной феи, спрыгнул с тахты на пол.
Здесь он подобрал брюки, рубашку и прочие предметы своей одежды и выскочил в коридор.
– Петушок, возвращайся скорее! – крикнула вслед ему недолгая подруга. – Светик тебя ждет!
– Ага, щас! – пробормотал Петр, собирая в коридоре недостающие части своего туалета.
Он кое-как натянул брюки, носки и рубашку и торопливо покинул квартиру, пока Светик не бросилась в погоню. Остальное он надел уже на лестничной площадке, причем явственно чувствовал на себе заинтересованный взгляд через дверной глазок соседней квартиры. Взгляд был, несомненно, женский.