Перстень Иуды
Шрифт:
Граф не смотрел в глаза племяннику, а глядел куда-то поверх его головы.
– Только я таких услуг ему оказать не хотел и не мог. Под всякими благовидными предлогами уклонился. Тем не менее в память о нашей встрече он подарил мне этот перстень. Велел снять с руки одного генерала и отдать мне… А оказалось, что раньше он принадлежал Иуде… Тому самому!
Если причину своего визита к императору Василий Васильевич исказил, то все остальное пересказал довольно подробно, вплоть до нюансов. Вплоть до своего возвращения домой, потухшей лампадки и чувств, которые он испытал в ту страшную ночь.
– Скажу тебе,
Граф старательно подбирал слова, чтобы лучше выразить свои мысли и чувства.
– Хотя, конечно, и догадывался, что не обошлось тут без запаха серы. Ты меня понимаешь?
Бояров лишь кивнул головой.
– Думаю, что дочь свою я потерял из-за него. Правда, как надел его на палец после кончины Марьюшки, все мои дела пошли в гору. И богатство сохранил, и в любви имел успех, хоть тогда уже был не молод, и в карты удачлив поразительно, да и вот до преклонных лет дожил. Однако теперь чувствую, что дни мои, как говорится, сочтены… Снял я сегодня этот чертов перстень. Не могу перед Всевышним предстать с этой штуковиной. Только вряд ли Господь простит мне мои прегрешения…
Старик откинулся на резную спинку стула и тяжело вздохнул.
– Знаешь ли, Павел, в этой жизни за все приходится платить. Всем и всегда. Кстати, мой предшественник тоже заплатил большую цену за эту безделушку. Сына и жену потерял, да и сам помер мучительной смертью.
– А это вы как же узнали, дядюшка? – не выдержал Павел.
Помолчав, граф продолжил свой рассказ:
– Лет десять назад понтировал я в одном доме чуть ли не до утра. Везло мне, как всегда. Перстень, конечно, на пальце. Только замечаю, что один немолодой человек с курчавой седой головой весь вечер не спускает с меня глаз. А когда стали пить шампанское, он подошел, извинился за столь пристальное внимание и пояснил, что перстень ему хорошо знаком…
Василий Васильевич рассказывал увлеченно, не спуская глаз с львиной морды, и временами Павлу казалось, что старик забыл о его существовании и разговаривает сам с собой. Или с перстнем.
– Это оказался француз, врач. И друг того генерала, что отдал мне перстень. Он книгу написал про русский поход Бонапарта, там и про перстень говорится. Доктор считал, что колечко это приносит только беду. А я считаю, что и пользу тоже. Только что перевешивает, вот вопрос!
– А как этот французский врач оказался в Петербурге? Приехал старое время вспомнить? – Павел был поглощен повествованием графа.
– Ему и ездить-то некуда было. Он сам при отступлении супостата был тяжело ранен, попал в плен, да так и остался в России. Женился, обрусел, в столицу перебрался. Вот, собственно говоря, и вся история.
В кабинете повисла тишина. Каждый думал о своем: Опалов о том, как ему теперь оканчивать свою жизнь, Бояров – пытался осмыслить услышанное.
Наконец, старик заговорил вновь:
– Тебе решать, Павел, носить ли этот перстень или запрятать в дальний ящик. Одно скажу, а ты это крепко запомни: береги его, как зеницу ока! Пропадет перстень – не прощу тебя никогда! Знай это. Ну, а как помру, поступай с ним, как знаешь.
Граф отодвинул от себя лист с перстнем:
– Бери!
Бояров аккуратно согнул бумагу, сделав из него пакетик, и
– Я подумаю, дядюшка, как быть… И доложу вам завтра же…
На самом деле он уже принял решение. Деньги, карты, женщины, удача… Если перстень приносит столько преимуществ, то надо его использовать. А придет время расчетов – что ж, замолит грехи. Старость и в монастыре встретить можно. Бог милостив – простит!
На следующее утро Павел вновь постучался в кабинет графа и поднял левую руку, показав, что безымянный палец венчает перстень с львиной мордой и черным камнем в распахнутой пасти.
– Спасибо за подарок, дядюшка! Я буду его носить! – напористо произнес он.
Старик уловил в голосе молодого человека непривычную упругость и внутреннюю силу. И глаза блестят уверенностью и непоколебимой решительностью.
Василий Васильевич Опалов лишь грустно улыбнулся: ему было все ясно!
Без Хомутова Павлу было скучно, он не знал, чем заняться, и с нетерпением ждал возвращения друга. Но тот появился лишь на следующий день.
– Где ты пропадал? – встретил его вопросом Бояров.
Виктор пожал плечами.
– Так, были кое-какие дела…
И, осмотрев острым взглядом товарища, в свою очередь спросил:
– А у тебя перстень Василия Васильевича… Что это значит?
– Это значит, что я получил его в подарок. А кроме того, стал наследником графа Опалова! – не скрывая гордости, ответил Павел.
– Какой приятный сюрприз! Тебе не кажется, что такое событие следует отметить?
– Кажется, кажется! – Павлу самому не терпелось вырваться из двухдневного домашнего заточения. – Куда поедем?
– Прости за нескромность, приятель, как у тебя с деньгами?
– Есть еще кое-что!
– Тогда – по коням! Дорога путь подскажет…
Старый граф уже давно обеспечил племянника личным выездом, и друзья привычно уселись в коляску с открытым верхом, запряженную парой вороных. Они прокатились по набережной, выехали на Мойку и в конце концов оказались на Невском. Светило ласковое солнышко, и на проспекте было довольно оживленно: праздно гуляющая публика, лошади, кареты, экипажи… Вдали отблескивал золотом прямой, как стрела, шпиль Адмиралтейства. Павлу показалось, что даже с такого расстояния он видит крохотный кораблик на самом острие.
– А жизнь бурлит! – возбужденно воскликнул Хомутов. И приказал кучеру: – Гони в «Ампир»!
В почти пустом зале одного из лучших ресторанов города их встретили с почетом и уважением: солидного вида метрдотель, отбросив обычную важность, выбежал навстречу с приветливой улыбкой и любезно проводил завсегдатаев к их любимому столику у окна. Тут же подбежал официант и почтительно склонился в ожидании заказа.
До переселения в Петербург Бояров практически не употреблял спиртного – маменька не разрешала. Но теперь он нередко позволял себе пропустить бокал-другой шампанского, распить бутылочку «Бордо» или «Шабли». Вино быстро поднимало настроение и снимало скованность, которая в первые дни охватывала провинциала среди накрахмаленных скатертей, позолоченных приборов и будто подсвеченной изнутри тонкой фарфоровой посуды. Особенно пугало его толстенное меню с непонятными названиями, в котором, впрочем, Хомутов ориентировался, как в своем кармане.