Перстень Иуды
Шрифт:
– Именно так, – произнес князь. Лицо его из багрового стало мертвенно-бледным, только на скулах горели красные пятна, как у чахоточного.
– Где вас могут найти мои секунданты?
– В «Ампире», в три часа, – холодно сказал Дымов.
Все трое направились к выходу. Навстречу им быстро вошел строго одетый молодой человек лет двадцати, с ровным пробором в волосах цвета вороньего крыла и белым, как мел, лицом.
– Батюшка, как можно… – дрожащим голосом произнес он. – Это ведь смертоубийство! А как
– Успокойся, Жорж! – резко осадил его Юздовский. – Будь мужчиной! Мне не впервой стреляться! И я уже убил одного мерзавца!
Бояров еще успел расслышать эти слова, и сердце его опустилось в район желудка.
Все, что происходило в дальнейшем, Павел помнил, как в тумане. Слонялся по дому, пробовал читать, но ничего не получилось. Ходил из комнаты в комнату, считал до тысячи, чтобы успокоить нервы. Время как будто остановилось. Ближе к вечеру приехали Хомутов и капитан Дымов. Он бросился навстречу, понимая, что от их рассказа зависит не только его судьба, но, быть может, и сама жизнь.
– Да успокойся ты, душа моя, – остановил его Хомутов. – Понятно, что предстоит дело не из приятных. Но нельзя же так волноваться! Посмотри в зеркало: на тебе лица нет!
– Да излагай же быстрее!
– Эдак, Павел Львович, перегореть можно, – поддержал Хомутова капитан. – Сейчас все и расскажем…
– А чего, собственно, рассказывать?! – начал Хомутов. – Дуэли быть завтра поутру, в восемь часов. Стреляться на пятнадцати шагах. До барьера – десять шагов. Кольцо они с собою привезут. Вот, собственно, и все. Пистолеты будут князя. Выбираешь первый – ты.
Павел молча слушал, ловя себя на мысли, что он плохо понимает условия дуэли: шаги, пистолеты, барьер… Ему казалось: все, что сейчас происходит вокруг, к нему самому не имеет ни малейшего отношения. Вот сейчас он проснется, и выяснится, что это все – дурной сон. Он перекрестится, прочитает «Отче наш…» – и все развеется, как туман по утру.
– Ты мне лучше скажи, Павел Львович, – донесся до него голос капитана, – раньше из пистолета стрелял?
– Нет, – услышал Бояров свой голос.
– А из ружья?..
Павел отрицательно замотал головой.
– Баба – на воз, а мужик рожей в навоз! – усмехнулся Дымов. – А как же стреляться будешь?
– Послушайте, капитан, не стоит нагнетать обстановку, – вмешался Хомутов. – Как говорится, ставки сделаны – лошади бегут. Нынче вам, как военному, придется объяснить нашему другу, в чем принцип… принцип стрельбы.
– Да ты что, Хомутов, издеваешься, что ли?! Как же я объясню: смотри сюда, нажимай вот здесь?!. Это же чепуха какая-то. Он так и в лошадь с трех шагов не попадет. Сейчас бы надо поехать за город да пострелять хоть из обыкновенного пистолета, за неимением дуэльного…
– Я никуда не поеду, – вяло заявил
– Так на что же тогда надеяться? – не унимался Дымов.
– На судьбу, – тихо ответил Павел. – На что мне еще надеяться?
«Это ведь вы меня втравили!» – хотел сказать он, но сдержался – вышло бы глупо.
– М-да-а, – протянул капитан.
В комнате повисла гнетущая тишина. Ее прервал Хомутов.
– Послушай, Павел! В конце концов, исход дуэли – это всегда случайность. Тем она и хороша. И ты, наверное, прав, когда полагаешься на судьбу…
– Черт меня дернул согласиться секундировать! Деньги ваши я все равно завтра вечером проиграю. А так… Только неприятности! – капитан махнул рукой.
Бояров как был в костюме, так и плюхнулся на кровать. Ему ничего не хотелось: ни слушать своих товарищей, ни стреляться на дуэли, ни жить… Сейчас бы оказаться в тихой Рязани у родной матушки…
Он лежал, прикрыв глаза, и до него доносился спор секундантов. Наконец, кто-то стал тормошить его за плечо. Он открыл глаза. У кровати стояли Хомутов и Дымов.
– Слушай внимательно, – сказал первый. – Ни о чем сейчас не думай. Постарайся как следует выспаться. А завтра в семь ты должен быть побрит, умыт и одет. В семь мы будет у тебя. По дороге кое-что расскажем. Понял ли?
– Да!
– Василий Васильевич знает о дуэли?
– Да!
– Что он сказал?
– Что-то пробурчал. Я не расслышал.
– Ладно, утро вечера мудренее. Мы уходим.
Оставшись один, Павел ощутил какую-то слабость и равнодушие ко всему, что с ним происходит. Он не волновался, не переживал, а тупо глядел на лепнину потолка.
– Ну, вот и все, – еле слышно бормотал он. – Вот и все. Через несколько часов меня просто не станет. Ничего не будет. Ни неба, ни деревьев, ни этого холодного пасмурного города… Одна темнота. Да и ее, пожалуй, не будет тоже. А Бог? А что Бог! Если он и есть, то наверняка не простит мне грехов. Сказано же в заповедях: не убий… Хотя чего бояться? Ел, пил, в Петербурге жил, чего я в этой жизни не успел увидеть?..
Неожиданно Павел подскочил на кровати – он вдруг понял, чего еще не познал в этой жизни и, скорее всего, не познает: ласку женщины!
«Как же так! Неужели мне суждено уйти и даже не увидеть женской наготы?! Не испытать этого?! Надо было вместо карт в публичный дом ехать! Тогда бы и познал все, и никаких неприятностей не вышло…»
От былой апатии не осталось и следа. Павел вновь заметался по комнате.
«Надо что-то делать, что-то предпринимать! Но что? Сначала успокоиться. Хоть чуть-чуть. Привести мысли в порядок. А что делают в таких случаях? Пишут письма, завещания. Завещать нечего. Вряд ли дядя теперь ему что-то оставит. А вот матери письмо черкнуть следует».