Перстень Левеншельдов (сборник)

Лагерлёф Сельма

— Вам бы, графиня, надобно поговорить с графом. Вам, верно, невдомек, чем все это может кончиться для вас, но я-то уж точно знаю.

Но об этом она и не могла говорить с мужем, раз он подозревал ее во всех смертных грехах.

В ту же ночь она потихоньку оделась и вышла из дома. На ней было простое крестьянское платье, в руках она держала узелок. Она решила покинуть свой дом, с тем чтобы никогда более сюда не возвращаться.

Молодая графиня ушла не для того, чтобы избежать мучений. Она считала знамением Божиим, что ей позволено уйти, чтобы сохранить здоровье и силы.

Она

не пошла на запад, через озеро, ведь там жил тот, кто был мил ее сердцу. Не пошла она и на север, потому что там жили многие из ее друзей. Не пошла она также на юг, потому что там, в далекой Италии, был ее родной дом, а она не хотела приблизиться к нему ни на шаг. Она пошла на восток, где у нее не было ни дома, ни милого друга, никого, кто мог бы помочь и утешить ее.

Нелегки были ее шаги по этому пути, ведь она считала, что еще не заслужила у Бога прощения. И все же ей было радостно оттого, что отныне она будет нести бремя своего греха среди чужих людей. Их равнодушные взгляды будут скользить по ней, унимая боль ее сердца; так холодный металл унимает боль, если приложить его к ушибленному месту.

Она собиралась идти до тех пор, покуда не найдет бедный хутор на опушке леса, где никто ее не знает.

«Люди добрые, — скажу я им, — беда со мной стряслась, родители выгнали меня из дому. Прошу вас, дайте мне приют в вашем доме, покуда я сама не заработаю на хлеб. У меня есть немного денег».

Так шла она светлой июньской ночью; май, что был для нее месяцем тяжелых мук, миновал. Ах, май месяц, прекрасная пора, когда светлая зелень берез смешивается с темной хвоей ельника, когда напоенный теплом южный ветер прилетает из далеких краев.

Не покажусь ли я тебе неблагодарной, чудесный май? Ведь я, как и все, наслаждалась твоими дарами и не воспела ни единым словом твою красоту.

Ах, май месяц, светлая, милая сердцу пора, смотрел ли ты когда-нибудь на дитя, что сидит у матери на коленях и слушает сказки? Пока ему рассказывают о жестоких великанах, о страданиях прекрасных принцесс, он держит голову прямо и глядит широко раскрытыми глазами, но стоит матери заговорить о счастье, о сиянии солнца, как малютка тут же смыкает очи и засыпает, склонив голову ей на грудь.

И я, прекрасный май, подобна этому младенцу. Пусть другие слушают рассказы про цветы и солнце, мне милее темные ночи, полные чудес и опасных приключений, меня влекут страдания заблудших сердец.

Глава семнадцатая

ЖЕЛЕЗО ИЗ ЭКЕБЮ

Пришла весна, и все вермландские заводы начали отправлять железо в Гетеборг.

Но в Экебю железа не было. Осенью там часто не хватало воды, а весной хозяйничали кавалеры.

В пору их владычества по тяжелым гранитным уступам водопада Бьеркшефаллет струилось горькое пенистое пиво, а длинное озеро Левен было наполнено не водой, а вином.

Во времена кавалеров в горне не выплавлялось железо; кузнецы, стоя в одних рубашках и деревянных башмаках перед печами, поворачивали на длинных вертелах огромные куски мяса, а их подмастерья держали длинными клещами над горячими углями нашпигованных каплунов. В ту пору

на заводской усадьбе знай себе танцевали и веселились. На верстаках укладывались спать, а наковальни приспособили вместо карточных столов. В ту пору не ковали железо в Экебю.

Но вот пришла весна, и в гетеборгской оптовой конторе начали ждать, когда же придет железо из Экебю. Прочитали снова контракт, заключенный с майором и майоршей, в котором говорилось о поставках многих сотен шеппундов [45] железа.

45

Шеппунд — мера веса, равная 160 кг.

Но что за дело кавалерам до контрактов майорши? У них одна забота: лишь бы за веселыми пирами не переставала звучать музыка! Лишь бы на заводской усадьбе не прекращались танцы!

Отовсюду прибывало железо в Гетеборг: из Стемне, из Селье. Железо из Чюмсберга везли из глухомани к Венерну. Оно прибывало из Уддехольма, из Мункфорса, со всех горных заводов. Но где же сотни шеппундов из Экебю?

Неужто Экебю перестал быть лучшим заводом в Вермланде? Разве некому больше поддержать честь старого поместья? В руках беспечных кавалеров Экебю все равно что зола на ветру. У них на уме лишь танцы да веселье. Ни на что другое они не годятся, эти недоумки.

А водопады и реки, грузовые суда и баржи спрашивают, недоумевая, друг у друга:

— Почему не везут железо из Экебю?

Леса и озера, горы и долины шепчутся, вопрошая друг друга:

— Почему не везут железо из Экебю? Неужто в Экебю нет больше железа?

А в лесной чащобе хохочут ямы углежогов, смеются язвительно и тяжелые молоты в закопченных кузницах, хохочут вовсю, разевая широкие пасти, рудники, корчатся от смеха ящики столов в оптовой конторе, где хранятся контракты майорши.

— Слыхали вы что-нибудь подобное?

В Экебю нет больше железа. Это на лучшем-то вермландском заводе вовсе нет железа.

Проснитесь же вы, беспечные, опомнитесь, бездомные! Неужто вы позволите столь постыдно позорить Экебю? О, кавалеры, если вы в самом деле любите этот прекраснейший уголок на всем белом свете, если вы тоскуете вдали от него, если не можете говорить о нем с людьми незнакомыми, не смахнув слезы с глаз, опомнитесь и спасите честь Экебю.

Но если в Экебю молоты отдыхали, то в остальных шести дочерних заводах они стучали неустанно. Там-то, поди, железа предостаточно. И Йеста Берлинг без промедления едет туда, чтобы поговорить с управляющими.

На ближний завод, что стоит в Хегфорсе на берегу Бьеркшеэльвена неподалеку от Экебю, он, надо сказать, решил не заезжать. Здесь, ясное дело, тоже царил кавалерский дух.

Вместо того он проехал несколько миль к северу и добрался до Летафорса. Красиво это место, что и говорить. Впереди простирается верхний Левен, позади возвышаются отвесные склоны древней Гурлиты. Край дикий, романтический. Но вот с кузницей беда. Водяное колесо сломалось и не работало целый год.

— Так отчего же вы его не починили?