Перстень Парацельса
Шрифт:
Вожделение было невероятным. Не животная страсть, но не уступающее ей безумное желание.
– Встань на колени.
Он послушно исполнил приказ. Не потому, что был любителем ролевых игр, просто сейчас ему хотелось поступить именно так – встать перед ней на колени.
Ведь этого хотела Она…
«Боже, какие же они все простые…»
Любила ли она его сейчас?
Возможно.
Любила ли она его раньше?
Возможно.
Она испытывала к стоящему на коленях Виктору влечение, но уже не была той юной и не очень умной
– Наступает наше время, дорогой.
– Сегодня мы будем вместе!
Он её не понимал. Ну и ладно, в конце концов, непонимание удовольствию не мешает.
– Сними с меня трусики…
Он едва не взвыл от восторга.
«Самец».
Время немыслимо перевернулось, и опомнился Виктор на диване – голым, сжимающим Дарью в объятиях. Через миг их плоть сомкнулась, и обоюдный сладострастный вопль пронзил жилищно-коммунальное пространство – к раздражению, гневу, злобе одних, веселью других и зависти третьих.
Виктор диву давался, не веря себе: неужто это я?! Рассудочный, сильно оцифрованный современной жизнью клерк, относящийся к сексу как к одной из опций комфорта, – сейчас он неистовствовал, жадно требовал от своей женщины страсти, и она была ответно ненасытна, они впивались рот в рот так, точно алчно рвались сгрызть друг друга. Их тела слипались с таким мучительным желанием, что оба выли и стонали, без разума и стыда, махнув рукой на то, что слышат и думают соседи. Виктор потерял счёт времени и соитиям – он вдруг обнаруживал себя сплетённым с Дарьей до боли, до хруста и не мог вспомнить, что было перед этим… Вроде бы, напрочь обессиленные, они пластом лежали рядом, а теперь вдруг оказывались связаны с новой силой, и он не мог понять, сместилось время вперёд или назад? И не помнил, чем всё кончилось: ещё провал, который по счёту… и вот уже комнату затопили робкие лучи рассвета.
Виктор проснулся резко, рывком. Поднялся с пола, на котором почему-то валялся, завёрнутый в плед, ошалело огляделся и вздрогнул, увидев вышедшую из ванной Дашу.
Красивую до невозможности, но какую-то чужую.
За эти два дня её фигура замечательно налилась и округлилась, не раздалась, нет, а набрала восхитительной женственности, уйдя от прелестной угловатости юности. Бутон, которым была его девушка, распустился в очаровательную, сводящую с ума женщину, но Виктор…
Виктор почему-то не знал, как к этому относиться.
– Пойдём в спальню, – тихо сказала Даша, взяла Громова за руку и неспешно, как пьяного, повела за собой.
А он не сказал, как собирался сказать, что ему было хорошо.
Потому что не помнил, было ли ему хорошо.
Стемнело, но он не зажигал света, лежал и смотрел в потолок, испытывая спокойное, какое-то серое равнодушие. Он убил, а потом признался в убийстве почти незнакомым людям. Он избавил мир от маленького кусочка зла, но ему нравилось то,
«Не стал ли я злом?»
«А если стал – не всё ли равно? Ведь я в любом случае истребляю зло».
Он поможет Карине отомстить и так, возможно, сделает её чуточку счастливее. Хоть немного успокоит её мятущуюся душу. Не позволит подонку продолжать измываться над нею и над другими, а другие наверняка есть. Они остановят этого подонка и прочих, подобных ему.
Но этого ли хочет Бранделиус?
«Этого».
Ответ прозвучал уверенно, коротко и ясно.
Никаких сомнений.
Бранделиус знает, что нужно делать.
А то, чего хочет Бранделиус, – хочет и он.
Тут Рыжий мысленно запнулся, потому что слишком уж подавленно, верноподданно прозвучала последняя мысль: желания Бранделиуса – его желания. Так? И по общему ощущению то, которое «глобальное», которое стоит на аксиомах вроде «солнце всходит на востоке», получалось, что да: желания Бранделиуса – и его желания. В этом не было никаких сомнений, если бы… Если бы не малюсенький, почти незаметный червячок в глубине души.
Тот самый, который заставил запнуться.
Герман поморщился, встал и прошёлся по комнате. Голова не то чтобы болела, но была тяжёлая, мутная, хотелось подставить её под струю прохладной воды, размыть эту муть, смыть тяжесть…
Герман побрёл в ванную.
Включил свет, мельком глянул в зеркало и… И застыл.
В первый миг он оторопел, как будто память отшибло. Или лучше сказать, потерял себя секунд на пять-семь, точно исчез из мира. А потом вернулся.
Он бросился к зеркалу, веря и не веря, потому что там, за стеклом, стоял иной Герман.
Сильный. И чуточку безумный.
Готовый на всё.
Жестокий.
«Воин света!»
Из зеркала на Германа смотрел тот самый воин, который рвал на части призрачных тварей и птеродактилей. Рыцарь без страха и упрёка. И без жалости.
Из зеркала на Германа смотрел новый он.
И ему, новому, очень не нравилась мысль, что кто-то принимает за него решения.
Той ночью Бранделиус заснул лишь на час, и то благодаря магическим снадобьям. Вдохнул «Пыльцу Морфея» и провалился в сон без сновидений, отрешившись от тягостных, порой панических размышлений.
От желания всё бросить и уехать.
Или сдаться Великим Домам, принеся им на блюдечке таинственное изобретение Парацельса. Да к тому же активизированное.
«Вы за ним охотились? Получайте!»
Он совершил преступление – запустил опасный эксперимент с непредсказуемым финалом, не позаботившись как следует о сохранении режима секретности, но знал, что прагматичные нелюди закроют на это глаза, заполучив в свои руки столь серьёзный артефакт.
Нет, они, разумеется, на него надавят, начнут запугивать, но в конце концов заплатят и позволят довести эксперимент до конца – раз уж он начался.