Перстень старой колдуньи
Шрифт:
– Это кто такой Нил Алексеевич?
– полюбопытствовала бабушка Маша. Имя какое редкое!
– И сам человек редкий, - подхватил Никита.
– Он реставратор. Всю жизнь Врубелем занимается - его майоликой - обливной керамикой, в общем. Целую жизнь посвятил реставрации работ одного-единственного художника такая вот у него любовь к Врубелю!
– И верность, - кивнула бабушка Маша.
– На таких людях мир-то и держится. Вам бы съездить к нему хорошо - след от такого знакомства на всю жизнь останется.
– Наш
– Он сказал - этот ваш друг, Сергей Александрович, - краснея, пролепетала Ева, - что выставит мою керамику у себя в галерее.
– Да, у него в конце января будет выставка. И это такой шанс, которого упускать нельзя, - подтвердил Никита.
– Вот и поезжайте с Богом, - улыбнулась бабушка Маша.
– А за Слоником я присмотрю.
– Ну, так что, едем?
– Никита дотронулся до её тонкой руки и сжал её.
– Не знаю, - не глядя на него, отвечала Ева.
– Может быть, завтра утром? У меня сегодня дела...
– Тогда давай завтра, - Никита расстроился, но старался не подавать виду.
– А сегодня... ты знаешь, у меня есть книжка одна интересная... про твоего знаменитого однофамильца. Я тебе хотел её дать прочитать.
Только бы она сегодня не ходила никуда, только бы оставалась дома! Ему казалось, что с каждым её визитом к загадочной тетке, она все более отдаляется от него. Да, и не только от него - она делается просто сама не своя, точно её подменили!
– Знаменитый однофамилец... кто ж такой? Я не знаю, - Ева с удивлением глядела на него.
– Максимилиан Волошин. Очень известный, можно сказать знаменитый поэт и художник. Он жил в начале нашего века и построил дом в Коктебеле, где собирались самые замечательные и талантливые люди его времени... поэты, писатели, художники... даже Михаил Булгаков там был.
– Булгаков?
– встрепенулась Ева.
– Ой, я его ужасно люблю! Только не все читала.
– Так у меня есть полное собрание Булгакова - я тебе дам! обрадовался Никита.
– А Волошин... знаешь, там, в этой книжке о нем есть вспоминания Цветаевой "Живое о живом". А там эпизод, где рассказывается как он одним словом и взглядом остановил огонь. У них в доме пожар начался, и все поняли, что дом не спасти, но он спас.
– Взглядом?
– переспросила Ева. Глаза её засияли восторгом.
– Ну да. У них в доме пожар начался - дым повалил из-под пола, и все поняли, что дом не спасти. Побежали на море с ведрами - за водой, вернулись - а он с воздетой рукой что-то неслышно и раздельно говорит в огонь. "Неслышно и раздельно" - это я точно запомнил из воспоминаний Цветаевой.
– Кого?
–
– Марины Цветаевой - ну, разве ты не знаешь - это великий поэт.
– Как поэт? Она же женщина! Значит поэтесса, - настаивала на воем Женя, сияя своими влажными гиацинтами.
– Ну... как бы это сказать...
– замялся Никита. Его несколько ошеломила Евина неосведомленность.
– У нас в России было две великих женщины-поэта: Анна Ахматова и Марина Цветаева. Так вот, о них не говорит поэтесса, о них говорят - поэт.
– А-а-а, - протянула Женя, болтая ногой.
Но он заметил: ей и стыдно, что впервые о таком слышит, и в то же время страшно интересно. Ему показалось, что Ева как засохшее растение без воды. Но теперь, когда вода близко, - тянется к ней всеми своими клеточками...
– Ева, прости, что спрашиваю, но... ты в каком классе?
– А я ни в каком!
– отвечала она с нарочито безразличным видом.
– Я четыре года отучилась в начальной школе, а потом, когда с мамой случилось... бросила. То есть, не бросила, а как-то разладилось все. Отец запил, надо было Слоника выхаживать - он же маленький был совсем.
– Да уж, досталось нашей Женечке, - с любовью поглядывая на нее, протянула Мария Михайловна.
– Но ничего, школа - это дело поправимое. Вот сейчас все наладится, наверстаешь упущенное и в школе восстановишься. Так?
– Да, наверное, - не очень уверенно шепнула Женя, опустив взгляд.
А потом украдкой взглянула на Никиту - что он только теперь подумает об этой невеже...
– Я тебе помогу, - просто сказал он.
– Вот праздники кончатся и начнем заниматься. Всю программу пройдем - все, что ты упустила. А потом и в школу определимся.
Он и сам не ожидал от себя такой решимости. Ведь слово вылетело - не поймаешь! Он взял на себя ответственность за нее. А это труд. И большой! Что ж, значит так надо. И это радовало его... хоть и пугало немножко. Ведь она - его милая - такая дикарка! Придется ему запастись терпением. И вдруг в памяти всплыли строки Заболоцкого: "Душа обязана трудиться и день и ночь и день и ночь..." Ну... в добрый час!
Никита с опаской взглянул на её перстень. Тот молчал. Ни жара, ни опасных играющих высверков, когда матовый мглисто-молочный камень мерцал золотистыми искрами, потом наливался светом, желтел, как будто там внутри загорался чей-то недобрый глаз. И тогда... тогда его обладательница теряла контроль над собой. Никите казалось, что камень словно бы подчинял себе её волю, обладал властью над ней, приказывая: слышишь? Зовут - иди!
И она шла. Покорная, сломленная, как неживая... И возвращалась вся разбитая, опустошенная, словно в воду опущенная. Она не могла противиться злой воле кольца или того, кому это кольцо принадлежало... а в том, что кольцо её злое - Никита ни на секунду больше не сомневался.