Перстень вьюги(Приключенческая повесть)
Шрифт:
— Когда? Сейчас?
— Разумеется. Времени-то у нас мало.
— Но вы, наверное, проголодались? Вас нужно покормить!
Он расхохотался.
— Успеется…
Ей легко было с ним. Она не стала расспрашивать, почему так не устроена его личная жизнь. У геологов это случается сплошь и рядом. Геолог — кочевник. Он одержим страстью поиска, и сильнее той страсти, по свидетельству академика Ферсмана, трудно найти что-нибудь иное в сфере чувств.
— А я ту маленькую его
Он перевел дух. А она захлопала в ладоши.
— Вам нужно исполнять это со сцены. Вы небось и Блоком увлекаетесь?
— Я его просто люблю!
Он был опьянен встречей, этот пожилой человек, и голос его звучал по-молодому:
О, лучших дней живые были! Под вашу песнь из глубины На землю сумерки сходили И вечности вставали сны…— Еще! — попросила она.
— Можно и еще.
…Да. Нас года не изменили. Живем и дышим, как тогда, И, вспоминая, сохранили Те баснословные года. …Их светлый пепел — в длинной урне. Наш светлый дух — в лазурной мгле. И все чудесней, все лазурней — Дышать прошедшим на земле.Комок сдавил ей горло, и она неожиданно расплакалась. Он не удивился, не стал успокаивать. Только повторял негромко:
— Это все пройдет, пройдет… Послушайте лучше историю про знаменитого Гете: ему было семьдесят три года, когда на чешском курорте он познакомился с юной Ульрикой фон Леветцофф и влюбился в нее…
— Эту
— Совершенно верно. Мы с вами найдем пиропы и алмазы в вашем краю красных ночей…
Она ничего не ответила.
…Блекло светило зимнее солнце, и заснеженная гряда высот была, как тогда… И силуэт поросшей лесом Вороньей горы на юге ничуть не изменился.
Когда они, взявшись за руки, поднялись на Главную высоту, к обсерватории, то застыли в изумлении. Им сделалось по-настоящему жутко.
Там, где раньше проходил передний край, они увидели фашистскую «пантеру», зарывшуюся носом в сугроб; а напротив нее стоял Т-34. Хорошо различались окопы и блиндажи, танки и орудия. По всей видимости, здесь все еще шел ожесточенный бой, хотя вокруг царила тишина. Тишина мира и покоя.
А им казалось, что там, на заснеженной равнине, движутся танки, грохочут пушки, валом катится в сизую дымку поднятая в атаку пехота в маскхалатах.
Время гремело у них в ушах, и его грохот был невыносим, вызывал почти физическую боль. Да, там, на заснеженной равнине, шел вечный бой.
— В пяти метрах от этой башни проходила траншея, — сказала Наталья Тихоновна негромко. — Почему ее нет? От нее даже следов на осталось. И здание обсерватории восстановили в том же стиле, в котором оно было построено Брюлловым. Теперь внутрь без пропуска и не пройдешь…
— А помните подбитые немецкие танки в той вон лощине? Так это наша работа! — произнес он с гордостью. — Вот тогда-то я и погорел. Странно. Если закрыть глаза, то сразу представляешь, где какой был блиндаж. Мы ведь от этого никогда не сможем отрешиться. Вот смотришь: аллеи деревьев, зеленый пояс славы, протянувшийся на двести километров, величественные мемориальные комплексы, павильоны, каменные фигуры солдат; восстановлены участки первого и второго рубежей обороны… — а ведь все это имеет прямое отношение к нам с вами… это все — мы с вами. Мы ходим здесь как тени того боевого прошлого, и никто об этом не подозревает. У нас свои тайны. А вдруг эта тишина только приснилась нам? Откроешь глаза — и опять оно… — И, переходя на полушутливый тон, спросил: — Вы готовы к вечному бою?
Она чуть помедлила с ответом. Потом сказала серьезно:
— Мне страшно, но я готова…
Когда Геннадий Гаврилович вернулся в Ленинград, он нашел на столе записку:
«Уезжаю за мечтой…»