Перстенёк с бирюзой

Шубникова Лариса

– Вот уж не думал, что ты ревнивица.

– Да и я не знала, что ты… – тут Настасья умолкла, голову опустила.

– Кто? Говори уж, – довольный Норов голову склонил к плечу, подначивал боярышню.

Она смолчала, голову склонила низехонько. А Вадиму и так хорошо, и эдак: хочешь слушай ее, хочешь – любуйся.

– Настёна, говоришь, когда костры жгли? – Норов мыслишку ухватил. – Тем вечером парни в роще сцепились. Я пошел, дядька Гуляев и Петр Курносов. Так Гуляй обратной дорогой мне выговаривал, что без него поквитался с обидчиком. Ты ж знаешь

про дочку его, сама с тёткой к ним ходила. Парень тот… – тут Вадим замялся, помня, что Алексей боярышне не чужой. – Парень тот много дел наворотил. И Глаша Гуляевых у него не первая и не последняя. Гуляй тогда, помню, обиделся, ругался ругательски. Пытал меня, сколь еще девок… Ну ты и сама поняла.

– Вадим… – Настасья глаза распахнула широко, ручки к груди прижала. – Ужель ошиблась я? Вадим…

– Вот тебе и Вадим, – Норов подобрался ближе к девушке. – Это слыхала, нет ли?

– Вадим…

– Что Вадим? Сбежала, меня наказала и себя до горки, – выговаривал. – Еще и поколотила, – сделал скорбное лицо.

– Поколотила? – доверчивая боярышня двинулась ближе. – Да как же…

– Так же, – и снова малый шажок к Насте. – По груди меня стучала кулаком, теперь синий весь не иначе. – притворялся, улыбку в усах прятал.

– Вадимушка, хороший мой, прости, – Настя подскочила к Норову, принялась гладить по щекам, по груди. – Где больно?

– Везде больно, – подставлял голову под ее ласковые ладошки, едва котом не мурчал. – И тут больно. Здесь совсем больно, – обнял Настасью крепко. – Станешь так льнуть ко мне, хоть всякий день колоти.

– Вадим, впору меня колотить, – вздыхала, прижималась, будто опоры искала в Норове. – Одни беды приношу. Никчемная, глупая, – подняла личико и взглянула на боярина. – Почему не укоришь? Почему не спросишь с меня за дурость?

– А ты с чего порешила со мной остаться, когда думала, что ходок я?

– Люб очень. Иной раз думаю, что все тебе простить смогу.

– И ты мне, Настёна, люба очень. И я не смогу на тебя зла держать.

– Вадим, – Настя осерьезнела, глядела отчаянно, – правда ли? Других нет?

– Нет других. Веришь? – и сам глядел в глаза бирюзовые, тонул.

– Верю. Очень верю, – обрадовалась, что дитя, улыбнулась светло.

– Настёна, тогда и я спрошу, – Норов обхватил ладонями милое личико боярышни. – Пойдешь за меня? Женой мне станешь?

– Вадим, какая же из меня хозяйка Порубежному? Неразумная, никчемная. Бесприданница, сирота безродная. Кому нужна такая жена? Тебе высоко летать, а я не хочу камнем на шее твоей повиснуть, – голосом дрогнула, но взгляда от Норова не отвела.

– Опять отлуп? – Вадим хохотнул. – Настя, уж в который раз. Видно, не так уговариваю, – высказал и поцеловал кудрявую.

Целовал сладко, ласкал мягкие губы, да ровно до той поры, пока Настасья не вздохнула и не ответила. Вот тут и накатило на Норова. Мозги, уж в который раз за день, вынесло начисто! Вцепился в девушку, а уж потом почуял руки ее теплые на своих плечах.

Что сотворилось, Вадим и не ведал, понял лишь, что подалась

к нему Настя, да на ногах не устояла, а он, бесноватый, рухнул вслед за ней в высокую траву. Знал Норов, что творит нелепие, но пойди, удержись, когда любая отвечает жарко, льнет и не вырывается.

– Настя, гони меня, – с трудом оторвался от сладких губ.

– Не могу, – шептала тихо, глядела нежно.

И что ответить? Ничего не сказал, прижался горячими губами к белой ее шее, заметался руками по тонкому стану и высокой груди. И навовсе пропал бы, но вспомнил и о ходоке, и об Алексее, и о Глашке Гуляевской. Чудом унял себя и замер, тукнувшись носом в Настино плечо.

– Настёна, не доводи до греха, венчайся со мной.

Боярышня долго не отвечала, потом обняла Норова за шею и прошептала ему в ухо покаянно:

– Вадим, прости меня. Как могла подумать о тебе дурное? Прости, – поцеловала легонько в губы. – Простишь? Простишь же?

Глава 33

Настя крепко прижимала к себе Норова, целовала торопливо куда придется, все боялась утратить любого, отпустить от себя:

– Вадим, прости… – едва не задыхалась. – Слышишь ли?

– Голос твой слышу, слов не разумею, – Норов отвел от Настиного лица стебель травяной, чуть приподнялся, видно, боялся придавить. – Сердце колотится громко, – склонился, поцеловал в шею, обжёг губами.

Настя уж хотела наново виниться, да смолчала. А как иначе? Сладко же, отрадно, когда любый ласкает. Какие тут речи, какие разговоры? Себя позабыла совсем, счастливилась, дурёха.

– Настя, уйдем отсюда, – Норов собрался встать, а она не пустила, обхватила за шею и к себе потянула.

– Не пойду, – головой мотала, отказывалась. – Не хочу.

– Настя, идем, кому говорю! – Вадим брови свел сердито. – Меня-то пожалей! Мне-то что прикажешь делать? Как мыслишь, скотина я какая, чтобы по кустам хорониться? Не пойдешь, меня потом не виновать! – грозился, но обнимал крепко.

– Зачем себя ругаешь? – покраснела, застыдилась его словами, а потом ткнулась носом в его шею и вздохнула. – Пойдем, Вадим, темнеет.

– Пойдем, – Норов и сам вздохнул тяжело. – И как уйти? Настёна, еще целуй, обнимай крепче…

И ведь не отказала! Целовала так, что едва искры не летели! Неведомо, что бы сотворилось из того пламени, но рядом раздался голос Ульяны – злой и обиженный:

– Не думала, что доживу до такого…

Настя опамятовела не сразу, глядела на тётку, не разумея, откуда она и зачем. Вадим же руки убрал от Настасьи и медленно встал на ноги, потом и ее поднял. Молча вынул из Настасьиных волос травину, смахнул листок с ее летника и повернулся к Ульяне.

За спиной тётки тихо встал Илья, и жёг теперь Норова тяжелым мужицким взглядом, будто к ответу призывал. Настя не сразу и разумела в чем виноват Вадим, да и она сама. Малый миг спустя, все поняла и едва не упала: стыдно стало и страшно. Более всего пугалась Настя глядеть в тёткины глаза и видеть там свой позор.