Первая конная армия

Буденный Семен Михайлович

Я доложил командующему, что корпус будет построен в течение двадцати минут, и приказал трубачу трубить тревогу.

По сигналу трубача корпус пришел в движение, как растревоженный муравейник. Мы с командующим стояли и наблюдали, как одиночные всадники быстро группировались в отделения, отделения во взводы, взводы в эскадроны, эскадроны в полки. Не прошло и двадцати минут, как начальник штаба корпуса доложил, что корпус построен.

Вот это дисциплина! — сказал Егоров и попросил меня распорядиться приготовить для него хорошую верховую лошадь.

Пока

готовили лошадь, мы развернули карту, и я доложил командующему свои соображения о порядке действий корпуса. 6-я дивизия наносит удар с запада, со стороны Андреевской, а 4-я — с востока, со стороны хутора Гуреева, имея целью отрезать переправившихся белогвардейцев в хуторе Плетневе и уничтожить.

Хорошо, — сказал Егоров, — я согласен с вашим решением и шестую дивизию поведу в атаку сам.

День был уже на исходе. Гасли последние лучи заходящего солнца, когда 4-я дивизия, прикрываясь складками местности, подтягивалась к правому берегу Сала. Следуя с 4-й дивизией, я видел в бинокль, как 6-я дивизия совместно с нашей отходящей пехотой завязала бой с противником.

Уже было темно, когда 4-я дивизия подошла со стороны хутора Гуреева почти вплотную к хутору Плетневу, с ходу развернулась и нанесла удар в тыл переправившимся частям противника. Все белогвардейцы, успевшие переправиться на правый берег Сала, были истреблены или захвачены в плен. Выброшенные на фланги дивизии пулеметы на тачанках в упор уничтожали бросившихся к реке белогвардейцев. В течение часа бой был закончен, и положение наших частей, занимаемое ими до переправы противника, восстановлено.

я дивизия выступила к месту прежнего расположения корпуса.

На выходе из хутора Плетнева ко мне подскакали двое бойцов из походного охранения головного полка и доложили, что в четырехстах метрах западнее хутора лежит тяжело раненный командующий армией. Я сейчас же поскакал к указанному бойцами месту. Егоров был ранен в левое плечо. Я застал его лежащим рядом с убитой под ним лошадью. Два бойца пытались остановить у него сильное кровотечение. Я вытащил из кобуры седла своей лошади чистую рубаху, разовал ее на полосы и перевязал раненое плечо командующего, а потом с помощью бойцов осторожно положил его на пулеметную тачанку. Егоров молчал. Он попросил только снять седло с убитой под ним лошади и положить его рядом с ним на тачанку.

Приказав своему начальнику штаба сосредоточить корпус в районе севернее слободы Ильинка, я повез командующего на станцию Ремонтная, где стоял его поезд. В вагоне после оказанной ему врачебной помощи Егоров почувствовал себя лучше и стал оживленно рассказывать, при каких обстоятельствах он получил ранение. Оказалось, что вместо того, чтобы обойти противника с фланга, командующий решил помочь нашей отходившей пехоте и повел 6-ю дивизию вместе с начдивом Апанасенко во фронтальную атаку, не дожидаясь наступления полной темноты. Когда дивизия подошла на расстояние четырехсот метров к хутору Плетневу, с северозападной окраины его белые открыли ураганный огонь из станковых пулеметов. Под воздействием

пулеметного, а также фланкирующего артиллерийского огня атака 6-й дивизии захлебнулась. В этой атаке и был ранен Егоров.

Поезд командующего готовился к отправке в Царицын. Прощаясь со мною, Егоров приказал мне возглавить руководство частями армии на фронте до тех пор, пока начальник штаба армии Клюев не примет обязанности командарма на себя.

К А.И. Егорову я относился с большим уважением. Я видел в нем крупного военного специалиста, преданного революционному народу, честно отдающего ему свои знания и опыт. Мне нравилось, что он держится скромно, не щеголяя своей образованностью, как это нередко делали бывшие офицеры. Особенно меня подкупала его смелость в бою, то, что он, командующий армией, когда это необходимо, ходил в атаку вместе с красноармейцами.

Проводив раненого командующего в Царицын, я неожиданно встретил на станции Федора Прасолова — своего соседа по Платовской. Он служил в 20-м кавалерийском полку 4-й дивизии, в эскадроне моего брата Дениса.

Федор, ты что здесь делаешь? — окликнул я Прасолова.

Прасолов остановил лошадей, и я подошел к нему.

Вот хорошо, что я вас увидел, а то никак не доберусь, проклятые кадеты дыхнуть не дают! — сказал Федор и после этого уже ответил на мой вопрос: — За патронами я приезжал.

Он снял с брички грязный рваный мешок, наполовину чем-то набитый и туго перевязанный веревкой.

Это кожух и валенки Дениса, возьми их, Семен Михайлович, а то не ровен час стянут.

Зачем они мне? Денису и отдай, раз его добро.

Прасолов посмотрел на меня широко открытыми, испуганными глазами и опустил голову.

Почувствовав что-то неладное, я с тревогой спросил Прасолова:

А где же Денис? Почему он не показывается мне на глаза?

Федор молчал... А затем, заикаясь, сказал:

Нет нашего Дениса... Я думал, вы знаете... Пропал Денис — угробили его кадеты.

Я не мог этому поверить.

Денис погиб?! Да что ты, Федор, мелешь!.. Где? Когда?

Да я-то там не был. Кожух с весны у меня. На, говорит, Федя, вози вместе с патронами. Кожух-то у меня не простой, батя носил, — тихо, сквозь слезы говорил Прасолов. — Слыхал, наших выручать ездил с эскадроном да напоролся на кадетов. Мать же осталась в Платовской... Побили многих, а Дениса в живот ударило. Пока трясли его на бричке, он кровью изошел...

Где же его похоронили? — перебил я Федора.

До похорон ли было, Семен Михайлович, когда кадеты на хвосте сидели...

Холодной тяжестью легла мне на сердце весть о гибели брата. Думая о нем, я глядел на последнее, что от него осталось — старый, в нескольких местах протертый отцовский полушубок да изношенные, с заплатами валенки.

Худой, оборванный Федор, сняв с головы порыжевшую кубанку, все так же потупившись, стоял у вещей Дениса.

Возьми это себе, — показал я Прасолову на полушубок и валенки. — Да оденься ты мало-мальски, на бойца не похож, ходишь, как нищий.