Первая любовь

Коковин Евгений Степанович

…Меня мучило желание повидать Олю, узнать, что случилось. Через день «Октябрь» снова пойдет в море, и я останусь в тревожном неведении.

Можно зайти к Лукиным под предлогом взять у Оли какую-нибудь книгу. Можно написать Оле за­писку и послать с кем-нибудь из маленьких ребят. Или подкараулить врача, когда он выйдет из дома Лукиных, и разузнать у него о болезни Оли.

Возвратившись на свою улицу, я долго стоял у во­рот, издали наблюдая за домом, где жила Оля. Никто в дом не входил, никто из него не выходил.

Дома

я вырвал из тетради страничку и, пристроив­шись у кухонного стола, принялся за письмо.

«Оля! – написал я. – Галя сказала, что ты забо­лела. Что с тобой – меня это очень беспокоит…»

Подумав, я зачеркнул последнюю фразу. Пришлось писать заново.

«Можно ли к тебе зайти, навестить? Может быть, принести какую-нибудь книжку или еще что-нибудь? Скоро я скова ухожу в рейс. До свидания. Д. Красов»

Конверта у меня не было, и я свернул записку па­кетиком, подобно аптекарскому с порошками.

Как назло, ребятишек на улице не оказалось. Вдруг я услышал голос Илько:

– Дима! Где ты?

«А если попросить Ильке?» – подумал я и крикнул:

– Илько, иди-ка сюда!

– Что ты там делаешь? – спросил он, выходя на крыльцо.

– Илько, – сказал я тихо. – Я хочу что-то тебе сказать. Только пообещай мне, что ты об этом никому не расскажешь, даже Косте.

– Если нельзя, то не буду говорить.

– Пойдем на переднюю улицу… Вон видишь тот дом с зеленой крышей, одноэтажный. Там живет Оля Лукина. Она болеет. Сходи, Илько, к ней, снеси эту за­писку и попроси ответ. Только никому ни слова.

Илько взял записку и взглянул на меня:

– А что ты ей написал?

– Илько, – мой голос натянулся, как струпа. Я почти не соображал, что говорю. – Илько, если я скажу тебе, что люблю ее, ты не поверишь и будешь смеяться.

Я сказал это и испугался.

– Почему я буду смеяться? – спросил Илько. – Я не буду смеяться.

Понимал ли меня Илько, понимал ли он, что я пере­живаю?

Сколько прошло времени, пока не было Илько, я не знаю. Может быть, минут пятнадцать, а может быть, час. Наконец он вернулся и подал мне записку.

– Меня не пустили, – прошептал Илько. – Мне сказали «нельзя». Вот она тебе написала, пока я ждал.

– Спасибо тебе, Илько. Пойдем домой.

В ответной записке Оля писала:

«Дима! Я болею, и ко мне прийти нельзя. Спасибо, что вспомнил. До скорого свидания. О. Л.».

Несколько раз перечитал я записку. Слова «до ско­рого свидания» особенно обрадовали и взволновали ме­ня. Во-первых, они говорили, что Оля скоро выздоро­веет, во-вторых, что она согласна со мной повидаться и поговорить. Мне хотелось прыгать от счастья.

Через день наш «Октябрь» снова вышел в море, в очередной рейс.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

РАЗГОВОР С КОСТЕЙ

Вторая половина навигации проходила

в жестоких штормах.

«Октябрь» совершил еще три рейса. Стоянки в Архангельске были короткие. Дома приходилось бывать мало. Теперь мы с нетерпением ожидали отпуска. Илько мечтал о поездке к Григорию. Конечно, я собирался поехать с ним.

Каждый раз по возвращении из рейса я надеялся повидать Олю. Но мне никак это не удавалось. Или Оля все еще болела, или в те часы, когда я смотрел из окна или простаивал у своих ворот, она не выходила на улицу. Не встречал я и ее подругу.

В свободное время в море мы занимались англий­ским языком, сражались в шахматы, читали и мечтали о том времени, когда по окончании школы получим дипломы.

Нам сообщили, что наш маленький китайский това­рищ Ли с погибшего английского парохода остался в Советском Союзе и помещен в детский дом. Это изве­стие было восторженно встречено всей командой «Октября». А мы с Костей и Илько решили в ближайшее же время навестить Ли.

Костя так и остался на «Октябре» машинистом. На пароходе его любили и уже уважали, как взрослого члена экипажа. Из-за коротких стоянок нашей футболь­ной команде играть почти не удавалось, но слава «классного» игрока после встречи с норвежскими моря­ками крепко упрочилась за Костей.

Вскоре нам пришлось расстаться с Павликом Жаворонковым. Он перешел на другой пароход и отпра­вился в дальнее плавание – за границу. Признаться, мы завидовали Павлику. Нам тоже очень хотелось по­бывать в чужеземных портах, посмотреть мир.

На комсомольском собрании секретарем ячейки мы избрали Костю Чижова.

Однажды между рейсами я ночевал дома. Утром, собираясь на судно, я торопливо пил чай и разговари­вал с дедом Максимычем. Дед жаловался на ветреную погоду – нельзя было выехать на рыбалку.

Мама укладывала чистое белье в мой «рейсовый» чемодан. Вдруг она сказала:

– Димушка, ты помнишь у Лукинских Олю?

На нашей улице почему-то очень часто Кузнецовы назывались Кузнецовскими, Осокины – Осокинскими. О нашем дедушке можно было услышать: «Вон у Красовских дед опять рыбачить собрался».

– Помню, а что? – спросил я, вздрогнув, и почув­ствовал, что краснею.

Но мама не заметила моего смущения.

– Вчера ее на юг отправили, в Крым. Она все лето болеет

– Надолго?

– Пока не поправится. Вон какое опять горе на Анну свалилось.

Я знал, что Анной звали мать Оли.

– Так у нее что, чахотка? – сочувственно спросил дед и покачал головой: – В такие годы–и уже бо­лезнь! Она ведь Димке-то ровесницей приходится.

– В один год родились, – подтвердила мама. Чувство глубокой тревоги охватило меня. Быстро попрощавшись, я ушел из дому с тяжелыми мыслями.

– Куда пойдете? – спросила мама, как обычно, провожая меня до ворот.

– В Онегу, мама. Это уже последний рейс.