Первая мировая. Убийство, развязавшее войну

Кинг Грег

Макс за время своего более короткого заключения в Дахау пострадал меньше брата. В 1950 г. горожане Артштеттена избрали его мэром, и он занимал этот пост в течение следующих десяти лет. Он жил спокойной жизнью, и замок его отца продолжал сиять белизной над Дунаем. Но в декабре 1961 г., когда вся семья собралась в Артштеттене отпраздновать Рождество, он был уже серьезно болен — накопившаяся усталость и болезнь сердца, как у его матери и брата. Две недели спустя он схватился за грудь и упал; хотя его сын Петр сразу же помчался с ним на машине в больницу Вены — оказалось слишком поздно. 8 января 1962 г. Макс умер от сердечного приступа в возрасте пятидесяти девяти лет.

Похороны Эрнста прошли скромно, в соответствии с

той тихой и достойной жизнью, которую он прожил. Смерть герцога Макса Гогенберга вызвала широкий отклик, его превозносили как последний символ ушедшей эпохи, человека, чьи страдания олицетворяли собой зло войны. Как писала одна из газет: София, Макс и Эрнст «имели все основания, чтобы обратиться против Императорского дома. Но они отказались это делать. Они всегда оставались верноподданными гражданами республики. Но они же напоминали нам и о Габсбургах. Этому человеку (имеется ввиду Макс Гогенберг. — Прим. ред.) не разрешили считать себя Габсбургом, но он доказал, что стоит больше, чем любой из чистокровных Габсбургов».

Похороны Макса в Артштеттене были запоминающимися и полностью соответствующими ритуалу. Эрцгерцогу Отто было запрещено появляться в Австрии, и он не мог присутствовать на похоронах: вместо себя он прислал внука Франца Иосифа эрцгерцога Хуберта Сальватора. Прибыли королевские родственники из Лихтенштейна и Люксембурга, а также представители старых аристократических фамилий империи. Чиновники и политики из Вены присоединились к тысячам простых людей, пришедших в Артштеттен, чтобы выразить свое почтение. Среди них была и группа бывших заключенных фашистских концлагерей, которые молча шли за его гробом. В церкви Артштеттена было так тесно, что тысячи скорбящих просто стояли снаружи за стенами, слыша только негромкие звуки органной музыки; шел дождь, но никто не уходил. Когда исполнили старый австрийский императорский гимн, зазвонили колокола; егеря из Радмера и рыцари ордена Золотого руна вынесли гроб из церкви, пронесли вдоль террасы и спустились в склеп, где Макс присоединился к своим родителям и брату.

Теперь осталась только София. Она родилась в эпоху империи, видела золотую осень великих династий Европы, прежде чем случилась трагедия. Она провела детство в великолепном дворце в стиле барокко, среди красивых мундиров офицеров почетного караула. Она видела убийства, войны, революции, падение императорских фамилий перед новой эпохой Гитлера и коммунизма, появление океанских лайнеров и самолетов, граммофонов и телевизоров. Она похоронила родителей, двоих братьев и двоих своих детей, а в 1973 г. и мужа. Она тихо провела свои последние дни в Австрии, встречая внуков в комнатах, наполненных дыханием и образами начала века.

София дожила до того момента, когда актеры воплощали образы ее родителей в кино, и видела непрекращающиеся потоки книг, в которых ее отец изображался брутальным реакционером, а мать — коварной авантюристкой. Но с неизменным изяществом и достоинством она всегда находила время, чтобы переговорить с любым из писателей. «Я должна защищать его память, — скажет она о своем отце, когда родственники начинали протестовать против этого. — Уже не осталось никого, кто мог бы сделать это». В 1981 г. София предприняла ностальгическое путешествие в прошлое, посетив Конопишт впервые за последние шестьдесят лет. Путешествуя со своими внуками по залам, где она когда-то росла и играла, пожилая женщина молчала, но иногда начинала улыбаться, показывала им те или иные памятные места и предметы и рассказывала о своей жизни, проходившей в стенах замка. 27 октября 1990 г. она умерла в возрасте восьмидесяти девяти лет и была похоронена рядом с мужем в фамильной крипте ее зятя, барона Эрнста Гуденуса в Вайцберге, в окрестностях Таннхаузена. После семидесяти шести лет она воссоединилась со своей семьей.

Эпилог

Сто

лет прошло с того рокового воскресного утра в Сараево. Кадры кинохроники не запечатлели те несколько секунд, что изменили ход человеческой истории, когда машина остановилась у магазина Moritz Schiller’s Delicatessen и молодой террорист открыл огонь, но невидимая рябь от того события продолжает расходиться и сегодня. Пули, выпущенные Принципом, не только убили Франца Фердинанда и Софию и сделали их детей сиротами: они открыли дорогу наступлению нового века с такими огромными потрясениями и массовыми убийствами, которых никогда не видели раньше. Никакие другие смерти не послужили толчком к поворотному моменту, который привел бы к такому количеству страданий и потерь.

Память об этом дне продолжает невидимой тенью жить в Сараево, скользить по его узким улочкам и широким набережным. Планам по строительству большой церкви в романском стиле в честь Франца Фердинанда и Софии, которую собирались построить на другой стороне реки, напротив Moritz Schiller’s Delicatessen, так и не суждено было осуществиться. Огромная массивная церковь с двумя шпилями затмевала бы собой все здания в ее окрестностях. На месте, где состоялось убийство, установили крест, а в 1917 г. на пересечении набережной Аппеля и Латинского моста воздвигли мемориальный памятник погибшей паре. Через два года его демонтировали. Для города памятник был слишком неприятным напоминанием о прошедших событиях.

После Первой мировой войны Босния и Герцеговина стали частью нового государства южных славян, Югославии, в которой Принцип и его товарищи-заговорщики считались национальными героями. В 1920 г. их тела были перенесены из Богемии и захоронены в склепе на Первом сербском православном кладбище. На небольшом каменном сооружении, построенном в 1939 г. православной церковью, была закреплена мемориальная табличка, гласящая: «Здесь покоятся останки героев Видовдана». Внутри покоились Принцип, Чабринович, Грабеч, Чубрилович, Йованович, а также и Жераич, который ранее совершил неудачное покушение на генерал-губернатора Боснии.

В 1953 г. Латинский мост был переименован в мост Принципа, а в бывшем здании гастронома Moritz Schiller’s Delicatessen разместился музей «Молодая Босния», посвященный памяти заговорщиков. Так как для его наполнения не хватало серьезных экспонатов, в нем разместили самые разные вещи, имеющие хоть какое-то отношение к заговорщикам, в том числе сомнительного содержания. Так, например, там была выставлена рубашка, которую как-то носил дядя Принципа. Три года спустя в том месте, где Принцип произвел свои роковые выстрелы, была повешена мемориальная доска из черного мрамора, на которой было написано: «28 июня 1914 г. в День св. Вита на этом историческом месте Гаврило Принцип открыл дорогу для независимости». Этот памятник, с отвращением писал Уинстон Черчилль, «возведенный недавно его соотечественниками, является просто признанием позора как его, так и их».

После распада Югославии Босния и Герцеговина объявили о своей независимости, и в начале 1990-х гг. началась кровопролитная гражданская война, окончательно закончившаяся только к 1995 г. Сербские войска окружили Сараево и начали полномасштабные военные действия против города. Осада продолжалась почти четыре года и унесла жизни около 12 000 жителей, погибших под снарядами и от геноцида; до ввода сил НАТО тысячи людей пострадали от пыток и насилия. В старом отеле Bosna в Илидже, где Франц Фердинанд и София провели свою последнюю ночь, была устроена штаб-квартира, огороженная колючей проволокой. К концу войны почти 100 000 боснийцев были убиты. От сербских обстрелов Сараево превратилось практически в сплошные руины. Волны от пуль в Сараево вернулись в свой родной город с удвоенной силой.