Первая просека
Шрифт:
— Отчего же это плохо будет?
— А помнишь, что я тебе говорил?
— Побьешь, что ли?
— А то, думаешь, испугаюсь?
Любаша гордо тряхнула головой.
— Не твое дело, куда я иду. А Захара я люблю и нет тебе до этого дела, вот!
— А почему не любишь меня? — не то всерьез, не то в шутку спросил Пригницын. — Чем я плохой?
— Баламутный ты, вот чем.
— А все равно я красивее твоего Жернакова. Думаешь, как он рвется в начальство, так и лучше меня? А я скорее его стану начальником!
—
— Тогда слезай! — Пригницын зло посмотрел на Любашу. — Слезай с саней!
— Ну и слезу! Останови коня.
Пригницын с яростью хлестнул лошаденку; она взбрыкнула и боком поскакала внамет.
— Сейчас слезай! — орал Пригницын, с ожесточением охаживая лошадь.
Так промчались они с полкилометра. Но едва Пригницын опустил кнут, как лошаденка перешла на рысь, а потом и вовсе остановилась.
— Ладно, это я пошутил, — миролюбиво сказал Пригницын. — Люблю тебя, присуха моя. Все равно ты будешь моя, Любка.
— Дурак, вот кто ты! — Любаша отвернулась от него. — Пустомеля!
— А вот посмотришь, посмотришь! — упрямо твердил Пригницын.
Въехали в поселок.
— К конторе тебя?
— Сама дойду! Не знаешь, где живет Кланька Кузнецова?
— Аникановская присуха? Вон там, в бараке. Только она, должно, теперь в столовой, обед скоро.
Сдав почту, Любаша поспешила в столовую — ей не терпелось повидаться с Захаром. Велико же было ее огорчение, когда она узнала, что Захар живет не в поселке, а где-то на пикете. Усталая, одинокая, сидела Любаша у окна, глядя на обедающих лесорубов. С черными от мороза скулами, с вихрастыми головами, небритыми щеками — каких только не было здесь лиц! А лучше Захара никого нет.
Подбежала Кланька с ярусом пустых алюминиевых мисок, скороговоркой сказала, что на пикет, где работает Жернаков, пойдет Андрей, показала Любаше, где он сидит. Любаша подошла, смущенно отозвала Аниканова в сторону — он обедал вместе с Бутиным и Платовым — и, запинаясь, попросила:
— Возьмите меня с собой, а?
— Неудобно, — нахмурился Андрей. — С секретарем парткома пойду. А ты дождись вечера, Захар будет на собрании.
…Любаша истомилась, ожидая вечера, слоняясь без дела то на улице, то в столовой.
— Извелась я, Кланя, совсем, — тихо жаловалась она. — Так и стоит у меня в глазах, по ночам снится. Ох, если бы ты знала, как я соскучилась! Дура я была, что не послушала тебя и не отбила его у той девушки.
— А он-то тебя хоть любит?
— Вроде бы любит, но, наверное, больше любит ту…
— Раз любит — значит, добивайся своего и ни на кого не гляди.
— Я так и решила.
— Письма она ему пишет?
— Да вот принесла, сразу два, — Любаша достала из-за пазухи пухлые конверты.
— Давай их сюда. — Кланька решительно выхватила письма из рук Любаши, воровски оглянулась и, ни слова не говоря,
— Кланька, дура, что же ты делаешь?! — в отчаянии закричала Любаша, пытаясь отнять письма.
Но было поздно: обрывки бумаги полетели в огонь.
— Вот и все! Нечего мямлить, а то ты так никогда не добьешься своего.
— Что же ты наделала, Кланя! — Любаша чуть не плакала. — Как же я теперь буду смотреть ему в глаза?
— А вот так и будешь смотреть!
— Стыдно мне будет…
— Заверни стыд в платочек и никому не показывай, — бойко советовала Кланька. — И знаешь, что сделай? В Блюхерове есть бабка, присушает парней к девкам. Укради у Захара какую-нибудь вещичку, ну, хотя бы носовой платок, и понеси ей. Честное слово, присушит она к тебе Захара! Я по секрету тебе скажу, Любаша, — шепотом говорила Кланька, — она мне присушила Андрея. Только ты ни одного слова, смотри, никому!.. Летом ездила я к ней, возила Андреев галстук, сто рублей заплатила. Я тогда не сказала тебе, боялась — просмеешь меня. А теперь я и горюшка не знаю — Андрей дня не может прожить без меня. Обещает жениться на мне после того, как съездит в отпуск домой! — хвасталась Кланька.
Может быть, в другое время Любаша посмеялась бы над этим советом, но сейчас смущенно согласилась:
— Схожу к бабке, обязательно схожу! Может, и правда подействует?
Пришли в барак — длинное, рубленное из свежих бревен помещение. В углу барака, отгорожена небольшая комната, в которой жили Кланька, Леля Касимова и другие девушки.
— Вот, полюбуйся, Захар подарил стриженой! — Кланька с усмешкой указала на медвежью шкуру возле кровати Лели Касимовой.
— А где он взял ее? — удивленно спросила Любаша.
— Сам убил. В барак, сказывают, лезла медведица, а Захар ее подстрелил.
— Какой бесстрашный он, Кланя! — с тихим восхищением проговорила Любаша. — И тогда, летом, бандита заарестовал, не побоялся!
Кланька ничего не ответила, она не разделяла восторженного отношения Любаши к Захару. Помолчав, спросила:
— А ты с ним целовалась?
— Нет, — покачала головой Любаша, — как-то боязно…
— Ну и глупая ты! — смеялась Кланька. — Знаешь, как ребята любят целоваться! Вон Андрей мой…
— А кто первый поцеловал? Ты его или он тебя?
— Андрей меня. Я сказала, что люблю его, он и поцеловал. Захар не говорил, что любит тебя?
— Нет, не говорил.
— А ты ему?
— И я тоже…
— Ну тогда спроси, а потом, если он скажет, что любит, ты тоже скажи, что любишь, и сама поцелуй! А то ты будешь валандаться, пока какая-нибудь девка не отобьет.
Любаша встретила Захара возле столовой. Долго стояла она в темноте на морозе, ожидая, когда вернутся в поселок каргополовцы. Завидев толпу, она пошла навстречу, вглядываясь в фигуры парней. А вот, кажется, и он!