Первая тревога
Шрифт:
— Полноте, вам рано умирать! — заставила себя засмеяться Нина. — Ведь вы ещё мальчик. Вам шестнадцать лет…
Нина опёрлась на парапет и смотрела вдаль. Как ярко горят сегодня звёзды! Тучи немного отодвинулись. Вон семь очей Большой Медведицы, как великолепно раскинулись они на востоке… Вон далеко, далеко на севере чуть-чуть искрится и мигает ей Полярная… Чуть-чуть во мраке намечаются силуэты Дагестанских гор, гордые, мрачные, зловещие, стеснившие кругом долину Самура, чтобы, как казалось Нине, в эту минуту вдруг сдвинуться и раздавить жалкое русское укрепление с горстью засевших в него героев. Далеко-далеко в глубине
— Что это? Костёр? Не Левченко ли там? — спросила она у Егорова.
Но тот помотал головой только.
Амед, обладавший, как многие горцы, чисто орлиным зрением, смотрел с минуту и проговорил:
— Там шалаш сухой стоял. Я знаю это место… Ну… Его зажгли… Это горцы… Салтинцы.
— Почему салтинцы? — моментально спросила она, сама не отличая одного горного племени от другого.
— Потому что только они не боятся выдавать себя. А остальные крадутся, как шакалы!
Ночь стыла… Среди своего задумчивого безмолвия она невнятно говорила сердцу о какой-то великой тайне, свершающейся в её мраке… Откуда-то потянуло ветром… Он принёс запах цветов. Благоуханная волна его обдала лицо девушки, и та нарочно ещё подставила горевшие щёки этой чудной ласке юга.
— Какие это цветы, Амед?..
Но Амед её не слушал. Он не только не слушал, но осмелился до того, что схватил её за руку и сжал крепко, до боли сжал.
— Что с вами? — испугалась та, стараясь вырваться.
— Слышите… слышите… Там, там… — указывал он ей направо.
— Ничего не слышу! — она напрягала слух, но для неё ночь молчала по-прежнему. — Самур шумит?..
— Не Самур… И теперь не слышите?.. Вон оттуда, оттуда… где Шарахдагское ущелье в горы уходит… где днём красные скалы!..
Далеко, далеко… Так далеко, что Егоров и внимания не обратил, послышалось, точно падение обвала, но чуть-чуть…
И вдруг в это самое мгновение сначала версты за четыре перед крепостью тявкнула одна собака, потом другая, третья… Тревога передавалась от одного из этих верных животных к другому, и скоро Самурское укрепление находилось как будто в кольце собачьего лая… Егоров насторожился… Собаки продолжают лаять, а они выдрессированы так, что звука не подадут даром… Лай всё слышнее и слышнее… Точно кольцо суживается, отступает к крепости, будто псы отходят назад. Вот в одном месте рычание, бешеный крик… стон… Сильное животное задушило кого-то… Нина с бьющимся сердцем прислушивается… Что-то — и страх, и любопытство вместе удерживает её здесь… Сквозь этот лай и странные звуки, точно ветер бежит по сухим листам кукурузы, она различает тихий-тихий голос Амеда:
— Это они — они. Теперь — ангел Аллаха — бедный Амед скоро умрёт на твоих глазах, чтобы ты не говорила ему, что он слишком молод. Он молод, но рука его и глаз верны, как у взрослых!
Егоров приложился… Сухой треск выстрела прокатился по ущельям. Собаки на мгновение замерли, пока эхо его повторялось скалами и перебрасывалось от одной горы к другой, и потом залаяли ещё ожесточённее… Дежурный барабанщик вскочил внизу.
— Егоров, ты стрелял? — крикнул он.
— Да… Бей тревогу.
Зловещая дробь пробуждающими и оглушительными звуками наполнила тишину спавшей крепости. Она, точно огонь в костре, то разгоралась, то падала… И как будто в ответ ей издали, из-за рукавов Самура послышалось: «Алла-Алла!»
— Это и есть горцы, которых папа ждал? — спросила Нина у Амеда.
— Они или нет, сейчас узнаем… Но часть их наверное…
— Смирно! — послышалось решительное и властное позади…
Из казарм с примкнутыми штыками выбегали солдаты.
— Штабс-капитан Незамай-Козёл! С ротой займите за крепостью балку — знаете, вправо.
— Слушаю-с! — ему уже теперь было не до филологических пререканий о своей фамилии.
— Прапорщик Роговой! Пойдите со взводом налево, — помните холм?.. Займите его и сумейте отбиться, если они сегодня бросятся сюда, чего я не думаю, — проговорил Брызгалов про себя.
Послышался скрип крепостных ворот, и мерный топот выступающей роты… Несколько раз звякнул штык, встретившийся со штыком, и опять тишина…
— Амед, это ты? — спросил Брызгалов, выходя наверх, — Нина, ты чего не спишь?.. Ступай, ступай, моя девочка, домой. Теперь может быть опасно здесь.
— Ещё минуту, батюшка. Я не боюсь ничего… И меня не видно тут.
— Амед! Что это? Как ты думаешь?
— Сейчас услышим!..
И, как будто в оправдание этих слов, верстах в трёх от крепости зазвучала слабыми голосами песня, знакомая Амеду:
Кто, отважный, обрёк себя Богу, — Без боязни иди на дорогу. Всё, что видит орлиное око Позади, впереди и далеко: Облака и сиянье лазури, И утёсы, и вихри, и бури, — Всё послужит во славу Аллаха Начинанью абрека без страха…— Что они поют? — спросил Брызгалов у молодого человека.
Тот обрадованно обернулся к нему.
— Нет, это ещё так… Это не песнь газавата… Значит, — главные силы не здесь… Это так, летучий отряд абреков. Если бы главные силы князя Хатхуа были тут, тогда они пели бы…
И он разом замер и вздрогнул…
С другой стороны, — справа, торжественно и величаво вдруг поднялся к ясным и звёздным уже небесам гимн газавата:
«Слуги вечного Аллаха! К вам молитву мы возносим: В деле ратном счастья просим; — Пусть душа не знает страха, Руки — слабости позорной; Чтоб обвалом беспощадным Мы к врагам слетели жадным С высоты своей нагорной!»— Аллах да спасёт нас! — тихо с выражением уже нескрываемого ужаса, воскликнул Амед… — Аллах да спасёт нас! — протянул он руку в сторону к певшим. — Оттуда идут мюриды!
Брызгалов при этом слове вздрогнул. «Мюриды!» Он с невыразимою тоскою взглянул на свою Нину.
— Девочка моя, — иди спать! Теперь ты только помешаешь нам. Иди! И да хранят тебя силы небесные!.. — С неудержимой нежностью он схватил её за плечи, притянул к себе, обнял, поцеловал в чистый, похолодевший лоб и слегка оттолкнул её, уже говоря со строгостью: