Первая встреча – последняя встреча
Шрифт:
Эльдар Рязанов. Марианна, а разве дома вы не слышали его песни, как он распевается перед концертом, или его пластинки и магнитофонные записи?
Марианна. Он перед концертами распевался не своими песнями. Народными. А его пластинки у нас дома никогда не ставились. Он почему-то не любил этого. Хотя у нас были его американские пластинки фирмы «Колумбия». Мы тогда не думали о том, почему его песни никогда не передают по радио. Он не жаловался, был человеком гордым, независимым. Всю свою боль переживал внутри. Это я уже после поняла.
Эльдар Рязанов. Я читал его письма, в частности, те, которые он посылал
Лидия Владимировна. Если в письме было написано «У на У» – это означало «уборная на улице».
Эльдар Рязанов. Вот приведу одно письмо: «Номерище громадный, в пять коек. Все это одному мне.
Вода на первом этаже, а в сортир надо ходить во двор, в сарай или на шоссе. И вот в таких условиях надо здесь жить и петь чудесные песни. Это у нас называется культурное обслуживание. Построили бы хороший сортир, вот это было бы настоящее культурное обслуживание. А то строят дворцы культуры, а сортиров не строят. Забывают, что культура начинается с него. Злость берет: ни умыться, ни отдохнуть. И на кой дьявол посылать им Вертинского, может быть, они еще Ива Монтана захотят… Тут лают собаки, в окно ко мне врывается трехэтажный мат с улицы. Воды нет попить. Отче мой, зачем ты меня покинул, сказал Христос на Голгофе. Целую тебя, Лиличка, жена моя дорогая, и родных дочек».
Марианна. Он, конечно, работал на износ. Не умел ни халтурить, ни петь вполсилы. Сколько у нас писем, как он, больной, кашляет, с температурой, идет на концерт. Он испытывал адские муки. Но будучи человеком точным, обязательным, человеком старой школы, не мыслил себе сорвать концерт или опоздать.
Вот его описание одной из поездок по Дальнему Востоку:
«Живу в вагоне, который стоит в тупике, на станции. Купе у меня четырехместное, жесткое. Проводница спит на полу. Иногда она готовит борщ. Сижу на завалинке станционного амбара и пишу тебе письмо. Тут бродят утки, гуси, куры и козы с козлятами. Все голодные, ищут себе пропитание, копаясь в мусоре. Мы только что «позавтракали» чаем с сухим черным хлебом. Потом сходили на базар. Там, кроме семечек, ничего нет».
Эльдар Рязанов. А вот другое письмо, которое тоже рвет сердце. «Я уже поправляюсь, Петочка…»
Марианна. Так он называл маму.
Эльдар Рязанов (продолжает читать письмо). «…но все гудит. В голове шум, сердце стучит и главное, это вечное последнее время непрекращающееся беспокойство. Куда бежать? Что делать? И главное – дети. Мне много лет. Как они вырастут? Доживу ли я до этого? Как их обеспечить? Всё это мучает меня и терзает дни и ночи. А тут еще расхлябанный нервный аппарат актера-одиночки, фактически не признаваемого страной, но юридически терпимого. На самом деле любимого народом и признанного им. Что писать? Что петь? Есть только одна правда: правда сердца, собственной интуиции. Но это не дорога в искусстве нашей страны, где всё подобрано к моменту и необходимости данной ситуации. Я устал и не могу в этом разобраться. И не умею. У меня есть высшая надпартийная правда – человечность. Но сегодня она не нужна… Всё это трудно и безнадежно. И бездорожье полнейшее».
Лидия Владимировна. В его гастролях было и такое: мороз пятьдесят восемь градусов. В зале сидят люди в полушубках, идет пар изо рта, а он стоит во фраке. Нетопленые номера, где невозможно согреться и где зуб на зуб не попадает… Он был в отчаянии. Но когда возвращался домой, то сбрасывал с себя то, что его угнетало в поездках. И сразу хотел веселья, устраивал веселый кутеж. Начинали печь пироги, делать салаты. Александр Николаевич очень любил салаты. И сам умел
Гости были счастливы побыть с ним. Все были обласканы. Друзья получали огромное удовольствие и от рассказов Александра Николаевича, и от теплой атмосферы, которая царила у нас в доме.
Эльдар Рязанов. Вспомните какую-нибудь историю, байку из тех, что он рассказывал.
Лидия Владимировна. В Берлине собралось изысканное общество. Гости поужинали. Началась беседа.
«Когда я жил в России, то был губернатором», – поведал один.
«А я до революции устраивал роскошные балы в своем имении», – сказал другой.
«А я был раньше помещиком», – сообщил третий.
«А мой отец – председатель дворянского собрания в Туле».
Это были вечные темы эмиграции. Один из гостей молчал, сидел поодаль в кресле и гладил маленькую собачку. Александр Николаевич подошел к этому господину. И, чтобы сделать ему любезность, сказал: «Славный у вас песик. Какой он породы?» Человек спокойно посмотрел на него и ответил: «До революции он был сенбернаром».
Марианна. Между папой и мамой были очень нежные взаимоотношения. Мама скучала, тосковала без него, когда он был на гастролях. Отца просто невозможно было не любить, не обожать. И потом он ее безумно баловал. Делал ей бесконечные подарки. Помню, вечерами, когда он бывал дома, они брали бутылочку вина, садились в кабинете, начинались беседы, допоздна засиживались. Мама завороженно слушала его рассказы, он был потрясающим рассказчиком.
Помню, мы ходили на первомайскую демонстрацию с Суриковским институтом. И папа, когда бывал в Москве, тоже ходил с институтом. И нас, девчонок, мамины сокурсницы, студенты, по очереди таскали на плечах, потому что мы маленькие были. Когда мама была студенткой, помню еще такой случай: у нее в Суриковском институте был экзамен по марксизму-ленинизму. А у папы была пауза – месяц отпуска. Он сидел дома и писал шпаргалки по марксизму. Крупным понятным почерком. Бабушка нашила маме на блузку два больших кармана с изнанки, чтобы прятать эти шпаргалки.
Эльдар Рязанов. Вертинский писал шпаргалки? По марксизму-ленинизму?!
Марианна. И по марксизму-ленинизму тоже. Он всё проштудировал с мамой. А потом однажды в «Гастроль-бюро» читали лекцию по повышению «идейного уровня». Папа во время лекции с кем-то переговаривался. Ему сказали: «Александр Николаевич, вам что, неинтересно? Вы же этого не знаете!» «Нет, я это прекрасно знаю», – возразил он. Встал и, к изумлению лектора, что-то процитировал из этого марксизма. У него была идеальная память, слава Богу. Он всю эту ерунду запомнил, когда писал шпаргалки.
Эльдар Рязанов. А как он перенес смерть Сталина, развенчание культа личности?
Лидия Владимировна. Он вначале верил в него. Считалось, что с именем Сталина шли умирать, взрывали себя, бросаясь под танки. К этому нельзя было оставаться равнодушным. А вот что он писал из Иркутска двадцать седьмого марта тысяча девятьсот пятьдесят шестого года, после того, как услышал хрущевское письмо:
«Очень тяжело жить в нашей стране. Если бы меня не держала мысль о тебе и детях, я давно бы уже или отравился, или застрелился. Ты посмотри на эту историю со Сталиным. Какая катастрофа! И вот теперь на сороковом году революции встает дилемма: а за что же мы боролись? Всё фальшиво, подло, неверно. Всё борьба за власть одного сумасшедшего маньяка. Кто, когда и чем заплатит нам, русским людям и патриотам, за «ошибки» всей этой сволочи, доколе они будут измываться над нашей Родиной, доколе?»