Первенцы
Шрифт:
Итка задумчиво кивнула, но ничего не ответила. Гашек замялся, не зная, как продолжить; она вдруг бросила свои косы, натянула поводья, чтобы лошадь обошла стороной дохлого пса, и сказала:
– Может, и не показалось. Я не знаю, на что способны… такие люди.
Слово «колдуны» произнесено не было, но разговор уже стал понятнее. Еще далекие стены Бронта вырастали на глазах: оттуда навстречу не спеша шла груженая телега. Ближе к городу становилось люднее – а, значит, опаснее. Повозка была на достаточном расстоянии, но Гашек все равно понизил голос:
– Тот заяц, которого ты хотела
– Был его ушами, – не дала закончить Итка. – Я поняла, когда он потерял меня в зарослях и не услышал, как я сломала ветку. Лисица спасла мне жизнь. И ты тоже. Но больше такого не делай.
Гашек не сразу осознал, что она имеет в виду шишки, которыми он от отчаяния начал бросаться в Сташа: в тот момент казалось, что другого выхода нет. Встречная телега скрылась за пригорком.
– Это ты нас спасла, – сказал он, отведя взгляд. – И Якубово добро.
Впереди показалась широкополая шляпа возницы, а затем и он сам вместе со своим грузом. Запряженный в повозку мул бодро шагал, не понукаемый хозяином – может быть, они направлялись домой. От этой мысли стало тесно в груди. Возница приветливо улыбнулся Итке; она, получившая в свое время строгое воспитание Берты Ольшанской, вежливо кивнула в ответ, но улыбка вышла вымученная. Когда телега проехала и мерный скрип колес утих, Гашек решил сменить тему:
– Твоей кобыле нужно имя.
Видимо, попытка была не слишком удачная. Итка, наскоро доплетая волосы, фыркнула:
– Не нужно.
– Мы же должны как-то ее называть.
– «Ворон'oй» достаточно, и не зли меня.
– Ее ведь как-то звали до этого, – настаивал Гашек. – Якуб не упоминал ее имени, но оно было. Теперь у нее другой хозяин, можно дать новое. Так иногда делают. В Заречье…
Итка так посмотрела на него, что рассказывать, как было в Заречье, расхотелось. Начал накрапывать дождь: стоило поторопиться попасть за ворота, где их могла защитить какая-нибудь крыша, потому что плащ у них был один на двоих, а вымокнуть совсем не хотелось.
– Будет Вечерницей, – наконец сказал Гашек после недолгого молчания. Итка равнодушно пожала плечами. «Она не хочет привязываться к этой лошади, – подумал он, – после того, что стало с Вороном». Они подъехали к городским воротам, и внутри невысоких стен Бронта их захлестнул водоворот шума.
Здесь открыто торговали всем, что было разрешено – а все запрещенное можно было раздобыть, зная нужное место и время. Школяры обеих бронтских академий, торговой и художественной, сновали по нешироким улицам, выделяясь в толпе одинаковыми модными стрижками и – иногда – форменной одеждой. Те, что были победнее, смотрели на прилавки с вожделением, побогаче – с некоторой долей разочарования. Вторых больше интересовала ночная торговля в тихих переулках: незаконно ввезенные в страну ингредиенты для красок или других веществ, обладающих не менее яркими свойствами, готовые порошки с различными воздействиями на неокрепшие умы, алкоголь и драгоценности сомнительного происхождения. И, конечно, женщины.
За проституцию никого не преследовали, но особенность профессии обязывала делить территорию вечернего Бронта с контрабандистами и алхимиками. Впрочем, казалось, всех такое соседство вполне устраивало. Гашек
Солнце уже клонилось к закату, но дневная, законная торговля была в разгаре. На улицах стало тесно: в академиях кончились занятия, с работ пришли городские труженики. На подъезде к рыночной площади Итка и Гашек спешились. Вечерница явно не привыкла к такой шумной толпе: она металась из стороны в сторону и тянула поводья так сильно, что девушка, даже довольно крепкая, как Итка, справлялась с ней с трудом.
– Держи свою кобылу подальше от моей лавки, дура! – заорал рыжебородый торгаш, угрожающе размахивая на удивление маленькими для своего роста руками. Гашек хотел было сделать ему неприличный жест, но испугался строгого старческого окрика:
– Молодой человек! – Это сказал мужчина в длинном шерстяном одеянии, впитавшем смесь каких-то неведомых запахов, среди которых точно угадывался только один – запах немытого тела. Оказалось, что он обращался не к Гашеку, а к торговцу, привлекая его внимание. – Я хочу купить у вас мешочек серы, но вы кричите и не даете мне об этом сказать.
– Иди из ушей наковыряй, старик! – не унимался рыжебородый, своим рычанием еще больше беспокоивший Вечерницу. Гашек наконец догадался взять поводья из рук Итки, вручив ей взамен ко всему безразличную Красавицу.
– Каков нахал! – возмутился покупатель, погрозив лавочнику пальцем. – Ты не один тут торгуешь снадобьями!
– Эта дура чуть не разнесла мне весь товар!
– Не меняйте тему, молодой человек!
– Хватит! – заорала Итка во всю неожиданную мощь своего голоса. На мгновение показалось, что затихла вся рыночная площадь. Вечерница вдруг раздула ноздри и унялась: Гашек даже не сразу решился разжать кулак и ослабить поводья, настолько внезапно это случилось. – Я прошу прощения, – слегка поклонившись, обратилась Итка к торговцу. – Мы не хотели нанести ущерб вашей лавке. Позвольте этому человеку сделать покупку, – указала она на старика, – и пусть ваше дело процветает.
На площади все вроде бы вернулись к своим делам, но иногда косились в их сторону, перешептываясь. Меньше всего на свете им сейчас нужно было лишнее внимание, и Гашек потянул Итку за рукав – идем, пока они не опомнились.
– У вас немного… странные манеры, юная госпожа, – вдруг улыбнулся покупатель, ткнув пальцем в Итку, – но отрадно, что у вас они есть. Если желаете, я могу дать вам мазь, которая успокоит вашу лошадку, если нанести ее вокруг ноздей и…
– Не надо, – перебил Гашек, отворачиваясь и подталкивая Итку в спину, чтобы поскорее уйти. – Спасибо, – вспомнил он уже на расстоянии, когда лавка скрылась за головами жителей Бронта.