Первое грехопадение

Крылов Валерий Степанович

Не поднимая на меня глаз, Галка подошла к столу, положила портфель с шапочкой на стул, затем повернулась, отвела руки назад и, забавно подпрыгивая на носках, скинула пальто на спинку.

– Ого! Сколько навалили!
– сказала она, оглядывая груду книг.
– Неужели так много читают?

– Думаешь, ты одна грамотная?
– сердито сказал я. Неожиданному появлению Галки в библиотеке я совсем не обрадовался: мало того, что вчера пред своей матерью выставила меня круглым дураком, так ещё и сюда заявилась, лишив возможности побыть один на один с книгами.

– А ты опять за своё?
–

сказала Галка, присаживаясь к столу.
– Опять будем ссориться?

– А ты что, за ответом пришла?
– напомнил я вчерашний разговор.

– Каким ещё ответом?
– она, вроде бы, непонимающе взглянула на меня снизу вверх.

– Ну...
– я замялся.
– Ты вчера просила ответить.

– А, ерунда! Я пошутила, - и, загадочно улыбнувшись, добавила: - К тому же, я давным-давно знаю ответ.

– . Что ты можешь знать? Врёшь ты всё.

– А вот знаю. Хочешь, могу сказать?

– Скажи.

Она переложила на столе с одного места на другое несколько книг, решительно тряхнула головой и сказала:

– Ладно, сам напросился, - она ещё немного помедлила, потом подняла голову и, глядя на меня в упор, сказала: - Ты в меня влюбился, но почему такой злой - не могу понять. Что, не так?

Книга, которую я только что взял со стола, едва не выпала из рук. Я пытался что-то сказать, но лишь беззвучно шевелил губами и краснел, краснел... Галка прыснула в кулак, а потом звонко расхохоталась.

– Какой ты смешной, Колька! Да не смотри ты на меня так!

Она ещё издевается! Этого я вынести уже не мог. Я положил книгу на стол, вынул из кармана ключ и бросил перед ней.

– Ну и смейся, - сказал я и пошёл к двери.

Галка выскочила из-за стола, загородила мне дорогу и схватила за рукав.

– Коля, постой! Я же ещё не всё сказала.

Я вырвал руку.

– Чего тебе ещё?

– Я тоже... Ты тоже мне нравишься.

Она открыто, без улыбки, смотрела на меня, и я увидел, как по её щекам разливается яркий румянец - такой яркий, что в нём почти растворились конопушки. Длинные изогнутые ресницы вдруг часто-часто затрепетали, и она опустила глаза.

– Теперь и ты можешь смеяться.

Мы стояли друг перед другом и молчали. Даже не знаю, сколько мы молчали, время для нас остановилось.

В романтических книгах я читал: после объяснения, влюблённые непременно заключают друг друга в объятья и сливаются в долгом страстном поцелуе. Но то в романах. А здесь была школа, тесная коморка, называемая библиотекой, и мы: растерявшийся нескладный мальчишка в коротковатых штанах и в линялой серой курточке и девчонка - тоненькая, стройная и напряжённая, как натянутая струна. Какие тут объятья, какие поцелуи! Прикоснуться - и то боязно, а о чём-то другом даже подумать грешно.

Первой пришла в себя Галка; не поднимая глаз, она вернулась к столу и принялась перебирать книги, затем подошёл я и стал ей помогать. Некоторое время мы избегали смотреть друг на друга. Но вот, словно по команде, подняли головы и, встретившись взглядами, вначале робко улыбнулись друг другу, а потом весело рассмеялись. И обоим сделалось легко и хорошо.

Мы не стали разбирать книги по алфавиту, как советовала Валентина Ивановна, а, взяв со стола

стопку, шли к стеллажам и уже там, перебегая с места на место, раскладывали по полкам. Мы носились по тесной комнате, задевая друг друга то локтем, то плечом, часто прикосновения были совсем не случайны, но нам они нравилось, нам хотелось этого. Прикосновения будили в нас пока не ясные, но волнующие своей новизной чувства.

Мы так увлеклись, что не услышали, как открылась дверь, и на пороге появился школьный истопник и сторож дядя Вася. Это был старик лет семидесяти, на тёмном, морщинистом лице, похожем на кору старой вербы,- седая щетина. К его правой ноге, ниже колена, ремнями привязан деревянный протез, похожий на большую перевёрнутую бутылку; ногу он потерял ещё в гражданскую войну. И как мы его не услышали? Он всегда так громко стучит своей деревяшкой, что в классах бывает слышно

– Колька, ты, что ли?
– подслеповато щурясь, спросил он.

– Я, дядя Вася.

– Никак, опять проштрафился? После уроков оставили? А это кто с тобой? Что-то не припомню... Совсем слепой стал.

– Мы книги прибираем, - я оставил без внимания его последний вопрос.
– Валентина Ивановна попросила. Минут через десять закончим.

– Тогда ладно. А то слышу: шебаршит кто-то... В школе-то уже пусто, запираться пора.

Он ушёл, прикрыв за собой дверь. На этот раз мы отчётливо услышали размеренную поступь его деревянной ноги.

– А я испугалась, - сказала Галка.
– Теперь будут знать, что мы были здесь вдвоём.

– Кому он скажет? Да хотя бы и узнали - кому какое дело!

– Не хочу я, чтобы все знали, что мы с тобой дружим. Навыдумывают всякое... Не хочу.

"Мы с тобой дружим" - эти слова прозвучали для меня чудесной, ни с чем несравнимой музыкой. Я был на седьмом небе от неожиданно свалившегося на меня счастья. Разве мог я ещё вчера предположить, что так стремительно будут развиваться события? Но в тоже время не совсем понимал: как мы будем дружить, если дружбу придётся скрывать? Я не собирался, конечно, таскать за ней портфель, как таскал Генка Тимохин за Зойкой Головановой. Он, первый в классе балагур и весельчак, теперь сам подставлялся под насмешки ребят. Зойка девчонка, что и говорить, симпатичная, но очень уж капризная, выбражулистая, да к тому же известная всей школе сплетница. Конечно, это их дело, только мне, после всего, что сегодня случилось, хотелось чаще быть рядом с Галкой, говорить с ней, слышать её необычный мягкий говорок, обращённый не к кому-нибудь, а ко мне и только ко мне.

– Что же мы будем делать?
– озадаченно спросил я.

– Не знаю, - она медленно подошла к окну, немного постояла, о чём-то думая, затем указательным пальцем вывела на запотевшем стекле два слова: "Не знаю". Но через минуту вдруг круто повернулась и, сияя глазами, торжественно произнесла:

– Мы будем писать друг другу письма!

– Какие ещё письма?

– Обыкновенные, на бумаге. Ты не писал никогда писем?
– В ответ я покачал головой, и тогда она сказала: - Я первая напишу тебе. Здорово я придумала, да? Это же так интересно! Только давай поклянёмся: наши письма - это наша тайна. Никто-никто не должен знать. Поклянешься?