Первое открытие [К океану] (др. изд.)
Шрифт:
Нивхи стали говорить между собой, и матросы, поглядывая на них, догадывались, что все понято.
Наконец один старик решил ехать на берег, но клялся, что ничего не понял и не знает, в чем вина и что случилось. Он проворно спустился в лодку и быстро стал грести. Физиономия у него озабоченная.
— Таких мы видали! — сказал Подобин.
Хурх пытался кричать своим. Но до берега очень далеко. И киты все время шумят, плещутся.
Гиляков покормили, дали им табаку, но не отпускали.
Кок, подавая пленникам мутовку с кашей,
У гиляков ответ был обдуман заранее, когда они еще собрались на судно. Они опять стали объяснять, что ничего не знают о пропаже вещей.
— А если не знают, то пусть у нас поживут! — сказал Фомин.
Чумбока долго смотрел на алеута Данилу, который куда-то собрался на своей байдарке с товарищами. Он спросил:
— Негр?
— Нет! — ответил Данила.
— Конечно, это не негр. Видишь, какие куртки на них хорошие, — сказал Хурх. — И у них своя хорошая байдарка. Наши слова знают… Никогда никто не видел, чтобы негры или рыжие приходили на байдарке.
«На корабле в самом деле с пленниками расправиться не долго, — думал Чумбока. — Каша у них вкусная. И как будто они не грабители. Зачем же все ездят на шлюпках? Потом приезжают, прикладывают руку к шапке и что-то говорят своему начальнику. Беспокоятся, бегают, о чем-то спорят, ходят по кораблю. Как будто делают какое-то дело. А никакого дела не делают. Только меряют воду. Давно можно было идти дальше, а они все рисуют на своих листах».
Чумбока подобрался к дверям рубки и подглядывал. Его не гнали. «Может быть, и не повесят. Много каких-то предметов, медных, с зеркалами, но не для женщин». Чумбока вспомнил рассказы Позя, как тот ходил по сопкам с «академиком». Это, может быть, тоже ученые? Почему же они тогда так ловко схватили нас? Ученые не должны драться, они сидят важно, в длинных халатах, с веерами. Хорошенькие девки подают им кушать. А они пишут и молчат, и все старые и седые. А эти молодые и смахивают мордами на китобоев. Известно, что рыжие вздергивают пленников на рее, тех, кто провинился или кто сопротивлялся. Удавливают их веревкой. Даже своего один раз удавили и выбросили акулам. И мне пообещали, что удавят… Наверно, это рыжие… Хотя и сомнительно.
— Будешь меня вешать? — спросил Чумбока у вышедшего капитана и показал на шею и на мачту.
Невельской прошел мимо. Подобин сегодня у руля. Он подтвердил Чумбоке, что повесят обязательно, надо таскать обратно вещи, куртки, а то будет плохо.
Алеут Михайла Свининский сидел в каюте у капитана.
— Кит один — охотник один. Алеут идет на байдарке. Или вдвоем. Я всегда с Данилой Яранским хожу. И бьем. Американ идет на вельботе, с гарпунами, целая команда. Они совсем не умеют ходить по волнам. Теперь гарпунную пушку придумали. Только хитростью берут.
— А как же вы?
— Бьем вот копьем. Рукой. И зря не бьем. Когда кит умрет и его волной выбросит! Бьем одного. А который китобой придет на корабле —
— Какой?
— Сахалин!
— Там леса горят. И газ.
— Не лес горит и не газ, а земля. И когда-нибудь весь остров сгорит. Китобои здесь так бьют китов — нам рассказывали в деревне, — что жиром покрывается все море. Вот что делают красные рубахи!
От берега шла лодка, не доходя судна, быстро повернула обратно.
— Эй, отдайте вещи. Привезите ружье! — кричал Чумбока.
На другой день от берега отвалили три большие лодки.
Капитан видел, что туземцы побаиваются приближаться. Они перестали грести. Остановились и все стали кланяться, стоя в лодках на коленях.
Алеуты показали, что стрелять никто не будет. Нивхи ответили, что боятся.
Наконец одна лодка подошла к борту. Поднялся на ноги рослый нивх и поднял живую собачку, объясняя, что желает передать ее на борт в обмен на своих товарищей.
— Давай вещи! — отвечали ему.
— Спустите к ним одного из заложников, — велел капитан.
Хурха позвали к борту.
— Иди! — подтолкнул матрос.
Хурх глазам не верил. Он спрыгнул в лодку. Стал что-то говорить. Нивхи осмелели. Подошли другие лодки.
На борт подали винтовку. Потом — куртки… По штормтрапу спустился с судна Тятих. Он в руках держал табак и кусок материи в несколько аршин.
Старики залезли на судно. Они лезли обниматься и целоваться с капитаном. Просили водки. Говорили, что теперь все понимают хорошо и знают, как хорошо тут кормили пленников, как хорошо с ними обходились и совсем не хотели повесить.
Старики стали объяснять, что с моря приходят суда, делают разные бесчинства, хватают за грудь женщин.
— А что же вы говорили, что у вас вещей нет. Что это другие люди из других деревень грабили?
Тут пришлось врать. Все наперебой стали рассказывать, с каким трудом отбили они вещи у жителей другой деревни. Была война… Дрались с целой деревней…
Рассказчики показывали, как тянули луки, били кольями, как падали, пронзенные в грудь, как было убито три их товарища.
— Все это, конечно, ложь, и, верно, сами похитители в числе этих рассказчиков, но надо одарить их хорошенько, — сказал капитан.
— Да, на самом деле, это не рыжие! — сказал своим Чумбока.
Но как страшно жить на свете! Всех надо бояться. Все приходят, пугают, бьют, наказывают и еще хотят вешать, пугают веревками, а никого нельзя самому ограбить!
Может быть, потому гаснут лица гиляков, такие печальные у них глаза и они так ненавидят всех приходящих с моря и всех готовы убивать. Чумбока видел маньчжур, американов, рыжих, японцев, ни от кого нет пощады. А ведь гиляки так приветливо в свое время встретили Чумбоку, спасли его, приютили. Когда он бежал к ним с Амура… А вот сами научились воровать.