Первомост
Шрифт:
Стрижак не очень обрадовался этим людям, он надеялся встретить в плавнях кого угодно, да только не святых отцов, с которыми предпочитал бы не иметь никакого дела. Потому что он хотя и оставил в Мостище большую часть своих безмерно пышных одеяний, но еще достаточно имел на себе этого добра, так что и не поймешь сразу, кто он такой: и не поп, и не монах, и не обычный человек. Наверное, это и беспокоило малость Стрижака, хотя и не принадлежал он к тем, кто слишком переживает по тому или иному поводу. И раз уж судьба послала ему отцов монахов, он должен был повести себя надлежащим образом, в соответствии со своими привычками, а в его привычках самым главным было - нахальство.
– Вот и мы со своим беглецом, а теперь пойманным!
–
– Растреклятого грешника имеем, посягнувшего на честь жены хлебодавца своего Воеводы, славного во всех землях Мостовика, о котором и вы небось слыхали, ежели вы из Киева.
На треножнике над костром висел вместительный котелок, а в нем кипела жирная рыбья уха. Стрижак жадно втянул воздух ноздрями, спрыгнул с коня и, не дожидаясь приглашения, расположился поскорее, подтолкнув поближе к костру и Маркерия, чтобы тот сел на светлом месте и не вздумал удирать. Немой тем временем стреноживал коней, для Стрижака Немой теперь не существовал, а для монахов загадочность безмолвного человека должна бы служить острасткой: ведь на том, кто боится, можно дальше уехать.
Да только монахи, кажется, были не из пугливого десятка. Потому ли, что их было четверо против троих, из которых один - связанный - в расчет не принимался, или надеялись они на неприкосновенность, которую давал им сан. Стрижака, конечно, заметили, но, судя по всему, расценили если и не чуточку лучше, чем приблудного пса, то все же без надлежащего уважения, без приветливости, со спокойствием просто-таки возмутительным для Стрижака.
Толстый грубый монах точно таким же грубым, как и вся его фигура, голосом сообщил непрошеным гостям, что он, игумен смоленского Печерского, ибо и в Смоленске, как и в Киеве, был за Днепром Печерский монастырь, с братом Кириком (то есть вон с тем хлипким и никчемным монахом) и двумя послушниками возвращаются домой из святой Киево-Печерской обители, с великого мироварения, везя с собой запечатанные священные сосуды с миром.
Безусые послушники тем временем подбросили в костер сырого лозняка, и свежая кора стреляла горьким дымом прямо в глаза Стрижаку, так что он только хлопал глазами да морщился.
– Вы с миром, а мы с грехом, - сказал он, тыча пальцем в Маркерия, который быстро постреливал глазами во все стороны, как будто еще надеялся на спасение то ли от святых отцов, то ли от других молодых помощников, почти таких же юных, как и Маркерий, только, наверное, приученных уже к послушанию.
И хотя никто не полюбопытствовал, в чем же состоит грех Маркерия, Стрижак без приглашения, поудобнее расположившись у костра и с видимым нетерпением присматриваясь к кипящему котелку, поведал в подробностях, выдуманных уже им самим, о том, что произошло, то есть должно было произойти, по его мнению, между Маркерием и Воеводихой, для обрисовки честности и благородства которой у Стрижака тоже нашлось достаточно красноречия.
Отец игумен молча пожал плечами на столь длинное повествование, а хлипкий Кирик скрипящим и нудным голосом, ни к кому, собственно, и не обращаясь, начал говорить что-то, казалось, совсем несущественное, и никто его словно бы и не слушал, но никто и не прерывал; игумен сонно покачивал головой, наверное привыкший к рассказам Кирика; Стрижак чуточку удивленно разинул рот, обнаружив неожиданно для себя человека куда более осведомленного в Священном писании, а Маркерий в какой-то миг чуть было не вскочил на ноги и не закричал: "Да ведь это же обо мне! Так и со мною было!"
А Кирик говорил, будто читал невидимую книгу.
История была далекая, длинная и короткая одновременно, если учесть количество событий, охваченных в ней. Начиналось все от палестинских пастухов-патриархов, от самого Авраама, его сына Исаака и от соперничества сыновей Исаака - Исава волосатого
В скором времени Иосиф превзошел в доме Потифара всех, и передал Потифар все, что имел, в руки Иосифа и не знал ничего в своем имуществе, кроме хлеба, который ел. А поскольку Иосиф был весьма хорош собой, то случилось так, что Иосиф приглянулся жене Потифара, и она сказала: "Ляг со мною". Он же не захотел изменить своему хозяину, который все ему доверил, кроме жены своей. И случилось однажды, что вошел Иосиф в дом по делам, и никого в то время там не было, и тогда схватила его за одежду жена Потифара, говоря при этом: "Ложись со мною!" И оставил одежду свою Иосиф в руках ее и спасся бегством...
Жена Потифара, увидев, что он оставил одежду свою в руках у нее, а сам бежал прочь, позвала слуг и закричала, что хотел насмеяться над ней...
Вот тут и хотелось Маркерию вскочить и закричать: "Так и со мной было!" Но Стрижак опередил его, прервал рассказ Кирика, весьма недвусмысленно указав на его неуместность и несоответствие случаю, на что игумен сонно, однако твердо возразил ему, что Кирик всегда говорит лишь уместные вещи, ибо владеет высоким и незаурядным умением к каждому житейскому приключению подыскивать соответствующие места из деяний высоких и священных, а это должно направлять мысли каждого в направлении богополезном и благом. Кто же не способен на такое, тот должен либо молчать, либо...
Намекалось, возможно, и на то, чтобы незваные шли туда, откуда пришли, но теперь никакая сила не могла бы оторвать Стрижака от котла с вкусной ухой, он согласен был выслушать еще более нудные разглагольствования Кирика, а чтобы не подумали, будто он присел к их огню с одним только пустым желудком и пустыми руками, метнулся в темноту к сумам, сваленным Немым на траву, достал жбан с питьем, побулькал заманчиво у игумена над ухом, и тот стал чуточку мягче, потому что в жбане было именно то, что и монаси приемлют.
А чтобы не остаться в долгу и перед Кириком, на которого жбан не произвел никакого впечатления, Стрижак немедленно подбросил еще и свою историю, но уже не такую книжно отдаленную, что ее не ухватить ни рукой, ни мыслью, а близкую, очень близкую, хотя и не лишенную вмешательства сил высших, то есть непостижимых.
Прежде всего Стрижак обратил внимание святых отцов на Немого. Ибо хотя человек и безмолвный, но не без значения, наделен подобием со святым Николаем-чудотворцем, под триблаженным покровительством которого находятся их Мост, Воевода Мостовик, а также они, грешные. Но и не в самом сходстве Немого с Николаем-чудотворцем суть. Ибо случилось новое чудо, свершилось оно здесь неподалеку и совсем недавно, то есть почти только что. Когда гнались они за этим греховным отроком без надежды догнать его, потому что вовсе не знали, куда он бежал и нападут ли они на след его или же будут ловить ветер в поле, и вот тогда по воле Николая-чудотворца направлены они были в плавни и пущены по этому следу. А поскольку греховный отрок превосходил их в быстроте, Николай-чудотворец снова пришел им на помощь и, приняв вид простого оратая с жалкой клячей, стал на пути у отрока, да еще и сделал вид, будто застряла его лошадка вместе с возком в трясине плавней, и попросил беглеца помочь ему. И пока тот помогал, мы настигли его и взяли, тепленького, и вот держим в своих руках!