Первооткрыватели Курских древностей. Очерки истории археологического изучения южнорусского края. Советское краеведение в провинции: взлёт и разгром (1920–1950-е годы)

Щавелёв Сергей

Итак, Г.И. Булгакову и его ближайшим сотрудникам не хватило нескольких лет жизни на свободе и нескольких сот рублей казенного пособия для того, чтобы еще с конца 20-х гг. продолжить археологическое изучение Курского края своими, местными силами. Философ Э. Гуссерль сравнил «чистого» методолога с точильщиком, который не переставая точит нож и в конце концов стачивает его вовсе о точильный камень, так и не употребив в дело. Курские краеведы с их многочисленными планами, листовками, методичками и инструкциями по археологии [63], раз в год, и то по обещанию (губернских начальников оплатить миникомандировочные) выбирающиеся посмотреть на тот или иной памятник, оказались в подобном положении.

С конца 20-х, начала 30-х гг. произошло

заметное торможение не только провинциальной, но и столичной, университетской археологии в СССР. И в этой, казалось бы отдаленной от злобы текущего дня, области знаний возобладала политическая конъюнктура, процвело вульгаризаторство. «В марксистско-ленинской классификации наук археология не имеет места как самостоятельная наука, противопоставляющая себя, или параллельная истории. – Утверждалось в краевой энциклопедии. – Классовая борьба на археологическом фронте, разоблачение всех и всяческих извращений и враждебных вылазок в последние годы (1932-33) достигли особой остроты и напряженности…»[64]. За такого рода абстрактными воплями неистовых ревнителей советской идеологии всегда следовали конкретные обвинения. Так, книгу известного историка и археолога Ю.В. Готье «Железный век в Восточной Европе» (М., 1930) журнал «Историк-марксист» оценил как «идеологическую подготовку интервенции против СССР». И если от университетского профессора-гуманитария партийные начетчики требовали «ползти в марксистскую Каноссу» с томом Маркса в руках – демонстрацией идейной «перековки», то для краеведа-любителя к тому времени археологические штудии стали прямым доказательством измены интересам социализма.

В историографии успело сложиться мнение, будто власти на протяжении 20-х гг. всецело поддерживали краеведов, а ополчились на них только на рубеже 30-х. Курские данные говорят о том, что атака советских властей на краеведческое движение готовилась гораздо раньше, по сути с самого его начала под советскими вывесками.

Одно из многих подтверждений тому представляет собой отзыв выходившего в Курске губернского журнала «Спутник большевика» на первое печатное издание КГОК – альманах «Курский край». Автор данного опуса, скромно подписавшийся инициалами И.К., – Иван Григорьевич

Клабуновский, 28-летний член ВКП(б), имевший за плечами 3 курса Московского университета. Сын сапожника из Коломны, он, не служив в армии, сумел попасть в руководители среднего звена и был брошен партией в Курск на культпросветработу. Меняя одну должность за другой (глава губмузея, инспектор наркомпроса, зав. отделением Госиздата, зам. зав. агитпропом Курского губкома партии), одновременно состоял заместителем председателя (т. е. как бы большевистским комиссаром) КГОК.

Рецензируя труд своих товарищей по краеведческому Обществу, Клабуновский для начала клеймит позором аналогичные по тематике издания Курской ГУАК. «Сами „учёные“ деятели Архивной комиссии, – пишет он, – представляли собой образец самодовольной бюрократии… Неудивительно [для этого недоучившегося „обществоведа“ – С.Щ.], что революция смела не только трон и его „ученых“ лакеев [излюбленное В.И. Лениным оскорбление ученых-немарксистов – С.Щ.], но и самые организации последних – архивные комиссии. „Камергеры“ [вроде основателя Курского музея губернатора Н.Н. Гордеева или курского помещика, поэта А.А. Фета, заслуживших именно этот придворный чин – С.Щ.] и „действительные статские советники“ [вроде первого профессионального археолога-курянина К.П. Сосновского – С.Щ.] бежали…, мелкие сошки, оставшиеся на местах, растерялись, попрятались и до сих пор не могут подняться до былого величия своей ученой деятельности»[65].

Каково было этим самым «царским лакеям» вроде Познякова, Танкова, Сенаторского да «мелким сошкам» типа Булгакова, Парманина,

Резановой и прочим интеллигентным краеведам подниматься к высотам науки и практики под рукой таких инструкторов, как Клабуновский, видно из дальнейших признаний последнего: «В нашей среде, особенно партийной, до сих пор не изжиты предрассудки в этом вопросе. Слова „Губмузей“, „Губархив“, „Краеведческое общество“ вызывают неизменную улыбку и жест не то отчаяния, не то сожаления. Между тем, – пока еще призывает поставленный над краеведами большевик, – именно партийцы своим авторитетом, своей административной помощью должны занять позицию защиты и содействия этой чрезвычайно важной, ответственной работе в стране…»[66].

События на «краеведном фронте» (как тогда выражались) повернулись таким образом, что партийцы выступили не защитниками, а безжалостными обвинителями настоящих краеведов во всех мыслимых и немыслимых прегрешениях.

Поначалу главной претензией к исследователям местной истории, этнографии и географии стала их якобы оторванность от нужд социалистического строительства. В установочном выступлении на II Всесоюзной краеведческой конференции (декабрь 1924 г.) нарком просвещения А.В. Луначарский «выразил пожелание, чтобы краеведческое дело впредь было тесно спаяно с общегосударственной работой и школой». К чему председатель Главнауки Наркомпросса Ф.Н. Петров прибавил требование, дабы «краеведческое дело вошло в тесную связь с восстановлением производительных сил страны при условии установления связи с широкими массами рабочих и крестьян» [67].

От Курска на эту конференцию выезжали А.А. Вирский и Г.И. Булгаков, Рыльск представляла С.К. Репина, Дмитриев – М.П. Нагибина, – заведующие тамошних музеев. Но не эти дельные краеведы, а «мертвые» в творческом отношении, но партийные «души» на местах подхватили эти кличи вождей. В Курске он явственно прозвучал сначала в мае 1925 г. на губернском совещании музейных и краеведных работников. В докладе Булгакова по методике музейного дела целью краеведения объявлялось «накопление и распространение сведений о современном и прошлом состоянии природы и населения края и его материальной и социальной культуре» [68]. Казалось бы, сказано вполне корректно. Но в ответ завуч пед-техникума «П.Ф. Хлопин предостерег от того широкого толкования задач краеведения, которое дает докладчик. Планы работ краеведческих организаций, – с его точки зрения, – должны быть строго увязаны с производством и из рамок производства не выходить, иначе это заведет учительство в глубокие дебри» [69].

Как видно, воинствующее невежество, прикрываясь партийностью, поднимало голову в среде краеведов. Но культурные, образованные люди до поры имели там право голоса, им удавалось какое-то время отстаивать свои позиции, хотя бы ценой неизбежных компромиссов с партийными ортодоксами. Возражавший тому же Хлопину Булгаков, признавая, что «вся краеведная работа должна получить производственный уклон», настаивал всё же на сохранении «всех ее взаимосвязанных граней: природоведческой, экономической и культурно-исторической» [70].

Что заставило обе стороны – власти, партийцев, с одной стороны, и беспартийных краеведов старой закалки, с другой, – идти в течение ряда лет на компромисс?

С первой, официальной стороны, по всей видимости бралось в расчет то, что факт добросовестной, плодотворной работы части прежней интеллигенции на благо рабоче-крестьянского государства в какой-то степени украшает его международный фасад, как сейчас говорят – имидж во внешней и внутренней политике. Не случайно Курский губисполком периодически требовал с КГОК отчета «для помещения его в общий отчет ГИК к предстоящему губсъезду Советов»[71]. Информацию о своей деятельности курские краеведы предоставляли также для справочно-адресной книги «Культурные центры СССР», для «Информационного бюллетеня» Всесоюзного общества культурных связей с заграницей, многих других центральных изданий.