Первопрестольная: далекая и близкая. Москва и москвичи в прозе русской эмиграции. Т. 1
Шрифт:
— А вы, по говору-то слыхать, новгородские будете? — спросил Терентий, разматывая лапотки.
— Новгородские, — отвечал отец Григорий.
— Слыхал, слыхал про дела-то ваши!.. — покачал головой старик. — Здорово вас Иван-то скрутил. С им, знать, не шути.
— Лутче ли будет? — затуманился попик.
— Ну, откуда лутчего взять? — усмехнулся старик, разматывая духовитые онучи для просушки. — Эту самую игру их смертную я ни во что полагаю. Ты заметил, когда стадо домой идёт, кто в голове его первым домой чешет?
— А кто? — заинтересовался отец Григорий.
— Это ты заметь: первыми всегда дуют свиньи, — улыбнулся Терентий. — Так и у людей: в Москве ли, в Новгороде ли, впереди всегда свиньи.
Отца Григория поразила меткость наблюдения, и он тихонько толкнул Тучина локтем.
— А ежели хочешь ты пройти жизнью почище, — продолжал, управляясь с онучами, бродяжка, —
Он улёгся, глубоко вздохнул и с глубокой печалью вдруг проговорил:
— Кому повем печаль мою, кого призову к рыданию? Токмо Тебе, Владыка мой. Создателю, и всех благих Подателю…
На реке шла в звёздном мраке глухая возня, тонкий звон стекла, шлепанье, плески. И около полуночи вдруг вся тихая чёрная земля исполнилась ровным, торжественным шумом: то пошла Шексна.
IX. В ЛЕСАХ
Радость безмерная затопляла глухой лесной край. Шексна, раскинувшись серебряными полоями, гуляла в красе несказанной. Птица точно голову от радости потеряла совсем: шумела на все лады, носилась туда и сюда, нигде от радости себе места не находила. Последний снег таял на глазах. Ручьи гомонили, звенели, сверкали. Стрежнем реки [49] , самой быстриной, безудержным потоком неслись льдины, громоздились одна на другую, с плесканием рушились в холодную мутную воду, тяжко ворочались и иногда выносились в поемные места и там, среди густого тальника, застревали и, плача по зиме, точили в согревающуюся землю холодные, чистые слёзы. Вся земля казалась живой, молодой, переполненной детской радостью.
49
Стрежнем реки —т. е. местом, где воды реки имеют наиболее быстрое течение . Прим. сост.
И только на третьи сутки, когда по вздувшейся реке неслись одинокие уже льдины и неудержимо ширились вокруг светлые полой, странники перебрались с рыбаками на лодке на другой берег и по солнечной, раскисшей дороге направились к скромному монастырьку. На припёке, на солнышке стояла деревянная церковка, срубленная самими иноками, а вокруг неё были разбросаны убогие лачужки-келейки.
Путники остановились, не зная, куда им направить стопы. Вдруг из лесу, по просохшей уже на припёке тропке, тихонько напевая что-то, вышел молодой монах в оборванном и порыжевшем подряснике и старенькой скуфеечке. И как только поднял он на гостей глаза, так сам весь точно сразу исчез: до того прекрасны были эти глаза! Огромные, бледно-голубые, они целыми снопами струили в мир тёплый, ласковый свет. Всё остальное в нём точно не нужно было, точно только рамой служило этим чудным, не от мира сего, глазам: и бледное, прозрачное, тихое лицо, опушённое белокурой бородкой, и это слабое, чуть сутулое тело, и жалкая одежонка, и лапотки липовые. И ещё издали он поторопился первым поклониться гостям.
— Помолиться пришли? — со светлой улыбкой спросил он грудным голосом. — Милости просим, милости просим. Обедня только что отошла — пойдёмте пока ко мне в келию, отдохнёте… А зовут меня Павлом, — улыбнулся он всем своим существом.
Павел был боярского рода. С молодых лет любил он подавать милостыню и часто, раздав не только все деньги, но и всю одежду, возвращался домой совсем раздетым. В начале XV века в уделе можайского князя, в селении Колоча, жил мужик Лука. Однажды он нашёл в глухом месте на дереве икону Богородицы. Лука взял её и принёс домой. Сразу же поднялась молва о чудесных исцелениях от явленной иконы. Народ повалил к Луке со всех сторон. И вошёл Лука в великую честь и славу. Он отправился с иконой в Можайск. Князь с боярами и все граждане вышли к ней навстречу. Отсюда Лука направился в Москву. Там икону встретил митрополит со кресты и со всем освящённым собором, князья, княгини, бояре и множество народа. Потом Лука стал ходить со своей иконой из города в город. Все его честили, как некоего апостола или пророка, и щедро оделяли всякими дарами. Таким путём собрал он себе великое богатство. Воротясь на родину, Лука построил монастырь для своей иконы, а для себя воздвиг светлые хоромы. Он стал жить по-княжески, окружил себя всякой роскошью и многочисленными слугами и отроками. Трапеза его изобиловала тучными брашнами и благовонными питиями. Плясуны и песенники взапуски увеселяли его. Начал он забавляться и охотою, выезжая с ястребами, соколами и кречетами, держал большую
— Ну, вот мы и пришли, — сказал он, останавливаясь у входа крошечной избёнки с подслеповатым оконцем. — Ничего, входите: как-нибудь уж поместимся.
Дупло своё он оставил: очень уж посетители там донимали его. Здесь он обращал на себя меньше внимания. Но всё же и тут было слишком суетно, и он уже обдумывал, куда бы ему податься подальше в леса… Жалко было только покинуть старца Нила, к которому он был очень привязан.
В чёрной от дыма и тёмной избенке были только нары из тонких жёрдочек, непыратый столик да столец о трёх ножках. Отец Григорий тихонько толкнул Тучина локтем: под нарами валялась какая-то пёстрая икона. В переднем же углу висел только лик Христов один большеокий. Земляной, сырой пол был весь усеян стружками: все иноки занимались рукоделием — кто мрежи плёл, кто иконы писал, кто посуду деревянную делал. И работали тут по совести: да не токмо от трудов своих хлеб снедают, но да и о нищих любовь показуют.
Павел усадил своих гостей.
— Не проголодались ли, рабы Божии? — осиял он их своими дивными глазами. — А то можно сухариков расстараться.
— Нет, нет, — отозвались гости. — Мы ещё на том берегу закусили. Ничего, не утруждайся.
— А ты вот лучше скажи нам, как это ты икону-то так под одр [50] свой забросил, — сказал отец Григорий.
— Да какая же это икона? — улыбнулся Павел. — Икона вот, — указал он на лик Христов. — А это так только, одно пустое воображение мысли.
50
Одр —кровать, постель . Прим. сост.
Он достал икону из-под нар и сдул с неё пыль. На ней было изображено что-то вроде Страшного суда. Внизу в красном огне даже чёрные черти с рогами виднелись.
— Какая же это икона? — повторил Павел. — Икона — это радость, свет невечерний, в небеса оконце светлое. Вот будете, может, у старца Нила в скиту, так поглядите там на икону «Прекрасная Заря, держащая Пресветлую Луну» — вот это икона!.. Иконы писать тоже понимать надо, и не всякий за это дело браться должен. Иконописцу подобает чистым быти, житием духовным жити и благими нравы, смирением же и кротостию украшатися и во всём благое творити: есть у тебя свет в душе, будет он и в иконе твоей, а нету его в душе, не будет и в иконе… А то вон в Ферапонтове монастыре видел я тоже икону «Бурю внутрь имеяй». Изображены на ней Богородица и старый Иосиф, которого искушает диавол, указуя ему на кривую суковатую палку: как от неё-де не может быть плода, так и от тебя, старика. И Иосиф задумался, мучится. Совсем это на иконе ни к чему… Нет, — поправился он, — может, и оно свой смысл имеет, ну только не люблю я этого. Я люблю радости излучение и красы небесной. Горе тому, кто возлюбил мрак!..
И необыкновенные глаза его, и слова милые были полны несказанной теплоты. Отец Григорий покосился на Тучина: ну что, недаром проходили? На лицах Тучина и Терентия была теплота умиления.
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, — раздалось за дверью.
— Аминь. Ты что, брат Данила?
Пришедший инок был во всём прямой противоположностью Павлу: румяный крепыш, с буйными тёмными волосами в кольцах, с бойкими глазами, развертистый, он производил скорее впечатление торгового человека, княжого отрока, чего угодно, но только не инока.
— Не дашь ли мне долотца, отец Павел? — сказал он. — Я своё, грешным делом, сломал. А хотца мне мисы, что поделал, торговым скорее сдать.
— Так что. Возьми вон на полке.
— Спасибо. Я скоро назад принесу.
— И не скоро, так ладно, — улыбнулся Павел.
Данила взял долото и с любопытством оглядел своими бойкими глазами посетителей.
— Ну, счастливо оставаться, — тряхнул он своими тёмными кудрями и форсисто пошёл тропкой в лес.