Первопроходцы
Шрифт:
– Можно и съездить, коли зовет, – согласился, пнул что-то подвернувшееся под ногу.
– А еще говорил, чтобы мы оставили ему двух служилых аманатов караулить, – добавил Семейка.
– Дулю ему на гладкое пермяцкое рыло! – рыкнул Стадухин. – Вылезай давай! – поторопил земляка.
Семейка, морщась, неловко перекинул ногу с берестянки на коч.
– Не дразни его редкой бородой! – посоветовал. – Не любит! И не грози – упрется!
– На ветке не поплыву! – вдруг передумал Стадухин. – Под борт к Зыряну встанем! Командуй, Демидыч! – приказал Пантелею Пенде.
Старый
Мотора подогнал к борту лодку со свежим уловом и вылез на коч. Старые сослуживцы не виделись несколько лет. Дальняя служба не переменила его, Семейка Мотора выглядел таким же тихим и покладистым, чему способствовали маленький скошенный подбородок и верхняя губа, грибком нависавшая над ним. Негустая борода не скрывала их и придавала казаку добродушный вид.
Стадухин, не приметив в людях Зыряна большого зла и укоров из-за лишних трудов с перетаскиванием муки, слегка подобрел, добросердечней поприветствовал ленских казаков, оценивающим взглядом окинул их коч. В простой замшевой рубахе и нерпичьих штанах, заправленных в чирки, Зырян сидел на корме под рулевым веслом и с важностью кремлевского служки буравил Стадухина пристальным взглядом. Михей усмехнулся, приосанился, крикнул с напускным весельем:
– Встречай дорогого гостя! – Сбил шапку на ухо, поправил саблю и перескочил на другой борт. – Добрые у тебя ноги, – потрепал пеньковую растяжку мачты. – Будто новые. Где взял? Ты ведь пятый год в дальних службах.
– У меня и якорь железный! – прихвастнул Зырян, напряженно разглядывая Стадухина водянистыми глазами. Ветер трепал три тощих и длинных пряди бороды, свисавших со щек и подбородка.
– И где же добыл такое богатство? – не унимался Михей, разглядывая новые снасти.
– На Индигирке у промышленных должились.
– Федька в Олюбленском про промышленных не говорил. Чьи были?
– Прошлой весной на Индигирку пришла ватажка Афонии Андреева.
– Гусельниковские покрученники, что ли?
– Они! – круче задирая нос, неохотно отвечал Зырян.
– Вот ведь! – рыкнул Стадухин. – Успевают, как вороны на падаль. Мишка Стахеев ушел из Илимского немного раньше меня, а его люди уже здесь. Вдруг придем на Колыму, а они там! Что делать будем, а? Как славу делить? – наконец-то оставил окольные пустопорожние разговоры и заговорил о главном.
Обветренное лицо Зыряна покрылось бурыми пятнами. Он резко ответил, дергая себя за метелку бороды:
– Десятину возьмем! А если они ясак на себя брали – пограбим!
– Дело говоришь! – согласился Михей, радуясь, что какой-никакой разговор получается.
– Нынешним летом Афонька пошел вверх по Алазее в тайгу для промыслов, – продолжал десятник, все так же подергивая себя за бороду. – Но кто их,
Всем своим обликом и словами он показывал неприязнь к Стадухину, но по его ответам Михей понимал, что согласен на сговор, только хочет настоять на чем-то своем. И давний соперник, прищурясь, заговорил:
– Пойти-то можно и вместе, только кто будет главным? У тебя наказная память от нового воеводы, у меня от Галкина и Ходырева. Ты из первых на Лене, а я здесь, – распаляя себя, переходил на крик. – Это мои юкагиры бежали на Колыму, кому из нас брать с них ясак?
– Тебе, раз аманаты у тебя! – перебил его Стадухин, не дав раскричаться до визга. – От нападений отбиваемся вместе. Но кого я зааманачу, с того сам буду брать.
– Не бывает так, чтобы между двумя отрядами не было споров, – с усилием остудив себя, процедил Зырян. – Ладно! Уговор при всех моих и твоих людях: ты сам по себе, я – сам, а при нужде друг другу помогать. Только у меня на Алазее людей мало. Афоня отказался сесть в зимовье на краю леса, дальше пошел. Вдруг вернутся беглые юкагиры или чукчи придут? Аманатов отобьют, Велкоя с Селиванкой за ятра повесят на нашем тыне, – кивком указал на казаков Ерастова и Харитонова, которые должны были вернуться в Алазейское зимовье.
– Сам думай, как вам быть, а то ведь я могу и один уйти на Колыму, – с усмешкой пригрозил Стадухин и мягче добавил: – Хотя вместе надежней.
– Оставь двоих и пойдем! – предложил Зырян с напряженной неподвижностью в глазах и так дернул себя за бороду, что оттянулась нижняя губа, оскалив зубы.
Помолчав для пущей важности, Стадухин сказал:
– Бери Семейку Дежнева. Если Федька согласится – могу и его оставить. Больше никого не дам! – Отыскав глазами Катаева, спросил: – Пойдешь, коли хорошо попросят?
– Нет! – замотал головой казак и почесал промежность. Люди с двух судов приглушенно хохотнули.
– Ромка? Останешься?
Немчин неопределенно пожал плечами, не возражая против предложения.
– Там промыслы добрые, соболь хороший! – стал прельщать Селиван. – В укрепленном зимовье впятером от сотни отобьемся. И Афоня поможет, если что.
Ромка молчал. Те и другие решили, что он согласился остаться на Алазее. На том два атамана сошлись, хотя понимали, что распрям между ними быть, а уговориться обо всем, что может случиться в пути, – невозможно.
Еще один светлый и долгий северный день два счаленных коча простояли рядом. Семейка Дежнев распрощался со стадухинскими казаками, с Пендой и Чуной, простив обиды, обнял земляка-атамана и уплыл на зыряновской лодке в Алазейское зимовье. Немчин же в последний миг заартачился и отказался. Зырян не стал спорить против уговора, но метнул на Стадухина такой взгляд, что тот сжал зубы и пробормотал:
– Начинается!
Ветер по-прежнему дул на восход, но небо покрылось низкой рваниной туч, стали простреливать короткие и хлесткие дожди. Люди Дмитрия Зыряна спрятали в мешки сушившуюся юколу, молча сбросили с борта швартовы попутчиков и подняли якорь. О выходе не договаривались. В это время стадухинские казаки выбирали неводные сети.