Первородный грех
Шрифт:
24
В конференц-зале четверо компаньонов все еще томились в ожидании. Габриел Донтси и Франсес Певерелл сидели за овальным столом рядом, но чуть отстранясь друг от друга. Де Уитт стоял у окна, прижав одну руку к стеклу, словно ища опоры. Клаудиа пристально изучала огромную копию картины Каналетто [73] «Большой канал», висящую около двери. Великолепие этого зала как-то умаляло, делало более формальным бремя, легшее на плечи каждого из четверых, — бремя страха, горя, гнева, а может быть, и вины. Они словно участвовали в плохо поставленном спектакле, где на декорации потрачено целое состояние, но актеры — всего лишь любители,
73
Каналетто (Джованни Антонио Канале, 1697–1768) — венецианский художник-пейзажист, весьма популярный у английской аристократии того времени, заказывавшей ему картины с видами Большого канала и венецианских карнавалов. Его ранние полотна отличаются выразительностью и свободой письма, но после 1730 г. он стал писать более гладко и точно, почти фотографично. Манерность и механистичность стиля в конце концов привели к резкому снижению популярности художника.
— Оставьте дверь открытой.
Де Уитт, ни слова не говоря, прошел к двери и оставил ее приоткрытой. Им всем необходимо было ощущать присутствие внешнего мира, слышать, пусть слабый и отдаленный, доносящийся лишь время от времени, звук людских голосов. Закрытая дверь слишком явно напоминала бы о пустом кресле в середине стола: она как будто ждала, чтобы Жерар Этьенн нетерпеливым шагом вошел в зал, а оно — чтобы сел на президентское место.
Не оборачиваясь, Клаудиа вдруг сказала:
— Жерару не нравилась эта картина. Он считал, что Каналетто вообще переоценивают. Что он пишет слишком точно, плоско, невыразительно. Жерар говорил, что легко может представить себе, как ученики аккуратненько пишут ему волны.
— Ему не Каналетто не нравился, — возразил Де Уитт, — а только эта картина. Он говорил, ему надоело постоянно объяснять посетителям, что это всего лишь копия.
Голос Франсес был едва слышен:
— Он терпеть ее не мог. Она напоминала ему о том, что дедушке в трудные времена пришлось продать оригинал, и всего за четвертую часть той суммы, которую за нее можно было взять.
— Нет, — твердо возразила Клаудиа. — Он терпеть не мог Каналетто.
Де Уитт медленно отошел от окна.
— Полицейские не торопятся, — сказал он. — Представляю себе, как миссис Демери наслаждается, изображая из себя уборщицу-кокни, [74] добродушную, но острую на язычок. Надеюсь, коммандер это оценит.
74
Кокни — житель рабочих районов Лондона, а также язык, характерный для этих районов, изобилующий неправильностями, грубыми словечками и поговорками, часто рифмованными, и отличающийся особым произношением.
Клаудиа оторвалась от скрупулезного изучения полотна Каналетто.
— Поскольку она на самом деле уборщица-кокни, вряд ли можно сказать, что она «изображает из себя». Однако она и правда порой слишком много болтает, когда волнуется. Нам надо постараться этого не делать. Не слишком много болтать. Не сообщать полиции ничего такого, что им нет нужды знать.
— Что конкретно вы имеете в виду? — спросил Де Уитт.
— То, что мы не вполне были согласны в вопросе о будущем издательства. Полицейские мыслят устоявшимися клише. Поскольку действия преступников клишированы, возможно, такое мышление и есть сильная сторона полиции.
Франсес Певерелл подняла голову. Никто не видел, чтобы она плакала, но ее лицо было отекшим, глаза под припухшими веками потускнели, и, когда она заговорила, голос ее звучал хрипло и чуть раздраженно:
— Какое значение имеет, много болтает миссис Демери или нет? Какое значение имеет, что именно мы скажем? Никому из нас здесь нечего скрывать. Жерар
Клаудиа набросилась на нее с такой яростью, словно они обе были в разгаре ссоры:
— Какой такой несчастный случай? Вы предполагаете, это был несчастный случай? Какой? Что с Жераром случилось?
Казалось, Франсес съежилась на своем стуле, но голос ее был тверд:
— Я не знаю. Меня ведь при этом не было, не правда ли? Я всего лишь высказала предположение.
— Чертовски глупое предположение!
— Клаудиа! — Тон у Де Уитта был не строгий, а мягко увещевающий. — Нам сейчас не следует ссориться. Нам нужно сохранять спокойствие и держаться вместе.
— Как это — держаться вместе? Дэлглиш захочет говорить с каждым из нас по отдельности.
— Не физически вместе, а как партнеры. Как единая команда.
Франсес сказала снова, будто Де Уитт вовсе ничего не говорил:
— А может быть, инфаркт. Или инсульт. Это иногда случается с самыми здоровыми людьми.
— У Жерара было абсолютно здоровое сердце, — ответила Клаудиа. — Со слабым сердцем не взбираются на Маттерхорн. [75] И я не могла бы себе представить менее подходящий объект для инсульта.
75
Маттерхорн — альпийский пик на границе между Швейцарией и Италией, его высота — 4477 м.
Успокаивающим тоном вступился Де Уитт:
— Нам пока еще не известна причина смерти. Мы не узнаем, как он умер, пока не проведут аутопсию. А тем временем что нам-то здесь делать?
— Продолжать. Продолжать работать, — откликнулась Клаудиа.
— При условии, что мы сохраним штат сотрудников. Люди могут не захотеть остаться, если полиция заявит, что смерть Жерара не была естественной.
Смех Клаудии прозвучал громко и отрывисто, как рыдание:
— Естественной? Разумеется, она не была естественной! Его нашли мертвым, полуголым и со змеей вокруг шеи, а ее голова была засунута ему в рот! Даже самый доверчивый полицейский не смог бы назвать эту смерть естественной.
— Я просто хотел сказать — если наши сотрудники заподозрят, что это убийство. У всех у нас в головах крутится это слово. Пора бы уже кому-то произнести его вслух.
— Его убили? — спросила Франсес. — С какой стати кому-то понадобилось его убивать? И крови же нигде видно не было, правда? И оружия не нашли. И никто не мог его отравить. Каким ядом? И когда он мог его выпить?
— Есть и другие способы, — ответила ей Клаудиа.
— Вы хотите сказать, что его задушили? Шипучим Сидом? Но ведь Жерар был очень сильный. Чтобы его задушить, надо было сначала его одолеть. — Никто ей не ответил, и она продолжала: — Послушайте, я не понимаю, почему вы оба так держитесь за предположение, что Жерара убили.
Де Уитт подошел и сел рядом с ней. Он заговорил очень мягко:
— Франсес, никто не держится за это предположение. Мы просто пытаемся рассмотреть и такую возможность. Но вы, разумеется, правы, лучше всего подождать, пока мы не узнаем, как он на самом деле умер. Для меня загадка, как он вообще оказался в малом архивном кабинете. Не помню, чтобы он когда-нибудь поднимался на верхний этаж. А вы, Клаудиа?
— Нет. И не может быть, чтобы он там работал. Если бы он решил пойти наверх работать, он не оставил бы ключи в правом верхнем ящике стола. Вы же знаете, как он был пунктуален в вопросах безопасности. Ключи лежали в этом ящике, только когда он работал у себя за столом. Если он уходил из кабинета, не важно, надолго или нет, он надевал пиджак и клал связку ключей обратно в карман. Нам всем не раз приходилось это видеть.