Первородный грех
Шрифт:
Соня Клементс проработала в издательстве «Певерелл пресс» двадцать четыре года, и уволил ее именно Жерар Этьенн. Явилось ли это безжалостное решение достаточным основанием для самоубийства? А если нет, почему она выбрала смерть? Кого — если и в самом деле был такой человек — могла соблазнить возможность отомстить за ее смерть?
Погода стояла хорошая. Ранний туман рассеялся, обещая еще один теплый солнечный день, пусть и с набегающими время от времени облаками. Даже в лондонском воздухе ощущалась летняя сладость, а легкий ветерок тихо нес по лазурному небу тонкие лоскутки облаков. Когда вместе с сидевшей рядом с ним Кейт Дэлглиш проезжал утомительно кружным путем по окраинам южного Лондона, он вдруг ощутил приступ былой мальчишеской тоски по морю — по его виду и запаху — и понял, что надеется найти монастырь на морском берегу. Они мало говорили во время поездки: Дэлглиш любил водить машину молча, а Кейт легко переносила его неразговорчивость, не испытывая потребности поболтать. По мнению Дэлглиша, это было
Его надежда, как всегда нереалистичная, что удастся выкроить минут пять для прогулки у самой кромки моря, была обречена на неудачу. Монастырь стоял на возвышенности над оживленной магистралью, отгородясь от нее восьмифутовой кирпичной стеной. Главные ворота оказались открытыми, и, въезжая во двор, они увидели вычурное здание из ярко-красного кирпича, явно викторианского периода и явно построенное для какого-то института: возможно, как обитель самых первых сестер этого ордена.
Четыре этажа совершенно одинаковых окон, расположенных в тесной близости друг к другу точно рассчитанными рядами, напомнили Дэлглишу тюрьму; эта неприятная мысль, видимо, пришла в голову и архитектору, потому что нелепая надстройка в виде остроконечного шпиля на одном конце здания и башенка — на другом выглядели как плод его запоздалых соображений. Широкая полоса гравия вилась вверх, по направлению к парадной двери из почти черного дуба, окаймленной железными полосами, — она скорее подошла бы входу в башню норманнского замка. По правую руку видна была кирпичная церковь с неуклюжим шпилем и узкими сводчатыми окнами, такая большая, что могла бы вместить целый приход. А слева, резким контрастом — низкое современное здание с крытой террасой и английским садом перед ней. Дэлглиш догадался, что это хоспис для умирающих.
У монастыря стояла только одна машина — «форд», и Дэлглиш припарковался точно рядом с ней. Задержавшись на минуту у своего «ягуара», он бросил взгляд за террасированные лужайки сада и наконец смог увидеть воды Английского канала. [98] Короткие улицы с небольшими разноцветными домами — голубыми, розовыми, зелеными, с хрупким геометрическим рисунком телеантенн на крышах, параллельными линиями сбегали к многослойной синеве моря. Их строго упорядоченная домашность резко контрастировала с тяжелой викторианской громадой за его спиной.
98
Английский канал — принятое в Англии название Ла-Манша.
В главном здании не было ни малейшего признака жизни, однако, когда он снова повернулся к машине, чтобы запереть дверь, он заметил монахиню, выходящую из-за угла хосписа с пациентом в инвалидном кресле. На голове у пациента была шапочка в синюю и белую полоску, с красным помпоном, и его до самого подбородка укрывал плед. Монахиня наклонилась и прошептала что-то ему на ухо, пациент засмеялся, и слабый, прерывистый ручеек веселых ноток пролился в тихий воздух двора.
Дэлглиш потянул за железную цепь слева от входа и даже через толстый дуб окаймленной железом двери услышал за ней отдающийся эхом звон. Отодвинулась железная решетка на квадратном окошке, и в него выглянуло кроткое лицо монахини. Дэлглиш назвал свое имя и протянул ей служебное удостоверение. Дверь тотчас же отворилась, и монахиня, не произнося ни слова, но по-прежнему улыбаясь, жестом пригласила их войти. Они очутились в просторном холле, где довольно приятно пахло каким-то мягким дезинфицирующим средством. Пол из черных и белых квадратных плиток выглядел так, будто его только что тщательно отчистили, а на стенах не было ничего, кроме явно викторианского портрета сепией величественной мрачнолицей монахини, которая, как заключил Дэлглиш, и основала этот орден, и репродукции картины Милле [99] «Христос в плотницкой мастерской» в вычурной раме резного дерева. Монахиня, по-прежнему бессловесная и улыбающаяся, провела их в небольшую комнату справа от холла и несколько театральным жестом, молча, пригласила их сесть. Дэлглиш подумал, что она, по всей вероятности, глухонемая.
99
Милле, Джон Эверетт (J.E. Millais, 1829–1896) — английский художник, один из основателей (вместе с Д.Г. Россетти. 1828–1882) «Братства
Комната была скупо обставлена, но не казалась неприветливой. На отполированном до блеска столе в центре комнаты стояла ваза с поздними розами, а перед двойными окнами разместились два глубоких кресла, обитых выцветшим кретоном. Стены были голыми, только справа от камина висело деревянное с серебром распятие, выполненное с ужасающим реализмом. Похоже, оно было сделано в Испании и, должно быть, когда-то висело в храме, подумал Дэлглиш. Над камином помещалась копия маслом картины, где Божья Матерь предлагает Младенцу Христу кисть винограда. Дэлглишу понадобилось некоторое время, чтобы распознать в ней «Мадонну с виноградом» Миньяра. [100] На медной пластинке было указано имя дарителя. Четыре обеденных стула с прямыми спинками непривлекательно выстроились рядком у правой стены, но Дэлглиш и Кейт так и не сели.
100
Миньяр, Никола (N. Mignard, 1606–1668) — французский художник, главным образом портретист. Писал портреты Людовика XIV, а также многих аристократов того времени.
Их не заставили долго ждать. Дверь открылась. Быстрым, уверенным шагом в комнату вошла монахиня и протянула каждому руку.
— Вы — коммандер Дэлглиш и инспектор Мискин? Добро пожаловать в монастырь Святой Анны. Я — мать Мэри Клер. Мы с вами разговаривали по телефону, коммандер. Не хотите ли вы и инспектор выпить кофе?
Рука, поданная ему для короткого рукопожатия, была мягкой и прохладной.
— Нет, благодарю вас, матушка, — ответил он. — Очень любезно с вашей стороны, но мы надеемся не слишком долго причинять вам неудобство.
В ней не было ничего пугающего, ее невысокую плотную фигуру облагораживала длинная голубовато-серая сутана, подпоясанная кожаным поясом, но казалось, она чувствует себя в этой официальной одежде вполне удобно, как в привычном каждодневном платье. Тяжелый деревянный крест свисал на длинном шнуре с ее шеи, а лицо ее было отечным и бледным, словно тесто, пухлые, как у ребенка, щеки выступали из-под тугого апостольника. Но глаза за стеклами очков в стальной оправе смотрели проницательно, а небольшой рот, несмотря на приятную мягкость очертаний, предвещал бескомпромиссную твердость. Дэлглиш сознавал, что его и Кейт весьма пристально, хотя и ненавязчиво изучают. Но вот, слегка кивнув, она сказала:
— Я пришлю к вам сестру Агнес. День стоит чудесный, может быть, вы захотите погулять все вместе в розарии.
Это было, как заметил Дэлглиш, приказание, а не предложение, но он понял, что во время этой краткой встречи оба — и он, и Кейт — благополучно прошли какой-то личный экзамен. Он не сомневался, что если бы мать-настоятельница оказалась не вполне удовлетворена, интервью проходило бы в этой самой комнате и под ее присмотром. Она дернула шнур звонка, и маленькая улыбчивая сестра, которая их впустила, появилась снова.
— Спросите сестру Агнес, не будет ли она любезна присоединиться к нам?
И снова они ждали, по-прежнему стоя, в полном молчании. Не прошло и двух минут, как дверь снова открылась и в комнату вошла высокого роста монахиня.
— Это сестра Агнес, — сказала мать-настоятельница. — Сестра, это коммандер Дэлглиш и инспектор Мискин. Я предположила, что вам может захотеться пройтись по розарию.
Величественно кивнув, она вышла, не произнеся формальных слов прощания.
Монахиня, которая теперь смотрела на них настороженными глазами, не могла бы сильнее отличаться от матери-настоятельницы, даже если бы хотела. Сутана на ней была точно такая же, правда, крест чуть поменьше, но этой женщине она придавала какое-то жреческое достоинство, отчужденность и таинственность. Мать-настоятельница как бы надела рабочее платье для выполнения своих обязанностей на кухне, а сестру Агнес трудно было представить иначе как пред алтарем. Она была очень худа, длиннонога и длиннорука, с резкими чертами лица: апостольник подчеркивал высокие скулы, суровую линию бровей и бескомпромиссную складку крупного рта.
— Что ж, давайте посмотрим на розы, коммандер? — сказала она.
Дэлглиш отворил дверь, и они с Кейт вышли вслед за монахиней прочь из приемной и, чуть ли не на цыпочках, бесшумно прошли через холл. Она повела их вниз по широкой дорожке к расположенному террасами розарию. Гряды с розами шли тремя длинными рядами, с параллельными, усыпанными гравием дорожками между ними: каждая дорожка на четыре каменных ступени ниже предыдущей. Они трое, идя рядом, занимали всю ширину дорожки и должны были сначала пройти по первой, затем спуститься по ступеням и идти в обратном направлении по второй, потом снова вниз по короткой лестнице, и опять пройти сорок ярдов, теперь по самой нижней дорожке, прежде чем повернуть назад: унылая прогулка, совершаемая на виду у всех монастырских окон. Может быть, за монастырем есть более укромный сад, подумал Дэлглиш. Но даже если и есть, явно не предполагалось, что они будут прогуливаться там.