Первые гадости
Шрифт:
— Вот у Десятого яйца всегда на меня есть деньги.
— Так он же работает за зарплату, а я уроки учу даром!
Но Сени молчала, обиженно дергая носом…
«Ладно, — подумал Трофим, — загоню кому-нибудь альбом с марками».
Но из «загнать» ничего путного не вышло. Сверстники за альбом ломаного гроша пожалели, а пионеры брали лишь в натуральный обмен: на значки, фантики и рогатки.
Трофим просто опешил от такой конъюнктуры школьного рынка.
Домой он пошел, как убитый горем, на кровать прилег, как смертельно больной, а в учебник посмотрел, как двоечник.
— Ты чего на моей кровати валяешься? — то брат ответил:
— Я теперь здесь жить буду: мне необходима смена обстановки.
— А я где буду жить? — спросила Победа. — В коридоре? На половике кошкином?
— Живи где хочешь, — ответил Трофим. — А лучше дай мне денег — я влюбился.
— Отстань, я сама влюбилась и жажду тратить, — сказала Победа, сбрасывая безропотного брата на пол.
— Обманываешь ты меня, потому что денег жалко, а я, говорят, правда влюбился.
Победа вытащила из-под подушки паспорт Аркадия и сказала:
— А вот это видел!
Трофим полистал без интереса, как таможенник:
— На бразильского футболиста он похож. Только зачем тебе его паспорт?
— Целей будет до загса, — ответила Победа.
— А друг Леня как же? — спросил Трофим.
— А друг Леня — дурак недоделанный! — ответила Победа.
— Может, и дурак, — согласился Трофим. — Он не признается. Но ведь любит. Он же гладил тебя, как кошку.
— Меня все любят, — сказала Победа, — даже учительница трудового воспитания.
— Ты не знаешь, что делают два молодых человека, если у одного полные штаны радости, а у другой — полная юбка? — спросил Трофим.
— Знаю, — ответила Победа.
— И я знаю: мне Сени рассказала с подробностями… А потом что?
— Ты держись от этой Сени подальше, — сказала Победа. — Она трусы «неделька» носит по полгода.
Трофим сказал:
— Я в женских трусах ничего не понимаю, — и пошел к родителям.
Мать уже легла в постель и глаза закрыла:
— Я очень устала на прогулке и просто не дойду в коридор за сумкой, в которой кошелек, в котором деньги, которые я пересчитаю и все равно не дам, потому что сама трачу больше, чем муж зарабатывает.
Василий же Панкратьевич стоял перед зеркалом и стриг ножницами волосы в носу. В чрезвычайной субсидии он тоже отказал:
— Самому не хватает.
— Очень любишь ты себя, папа, — сказал Трофим, — потому и не хватает.
— А чего мне себя ненавидеть? — спросил отец. — Чего я себе плохого сделал? — спросил он еще. — Вот я в твои годы уже… — и дальше последовала длинная история про то, что Василий Панкратьевич в годы сына уже, а сын в те же годы еще, то есть он вроде бы и так же, но, когда надо, не хватает «так же» и получается не то, что надо…
Под конец нотации Трофим забыл, что его привело к отцу. Только утром вспомнил и совсем расстроился, даже в школу не пошел от такой депрессии, а вызвал к себе Леню по телефону.
— Приходи, друг Леня, — сказал ему, — помоги моей беде…
На ночь Леня читал «Камасутру», а приснился ему опоясанный бечевкой повелитель коровьего царства в окружении скота.
Завтракая, Леня спросил:
— Мама, если я не поступлю в институт, ты прокормишь меня до конца своей жизни?
— Прокормлю, родный мой сынок, — ответила Антонина Поликарповна и ушла командовать молочными продуктами.
«Это хорошо, — подумал Леня, — это по-божески. А дальше уж дети с голода умереть не дадут», — и тоже пошел к Чугуновым на зов Трофима.
В доме Чугуновых, который был так богат и счастлив, Леню не любили мама и кошка. Мама не жаловала его за то, что в день знакомства он сказал вместо «здрасьте»: «Неужели и Победа в старости будет такая толстая?» — «И вовсе я не старая, ха-ха-ха, и вовсе я не толстая», — ответила мама, но обиду на потенциального зятя заключила в себе. Светлана же Климова презирала Леню потому, что тот не считал ее человеком и обращался как с животным, чего кошка понять не могла.
В дверях Леня столкнулся с Победой, собиравшей себя в школу.
— Я сегодня прогоню Чадушкину и сяду за твою парту, — объявил Леня.
В ответ Победа заплакала довольно натурально.
— В чем дело? — удивился Леня.
— Как же мне не плакать, — сказала Победа, — Чхнутьев ее гнал-гнал — не прогнал, Чуман гнал-гнал — не прогнал, даже Чтецкий смирился, а ты-то уж и подавно не справишься.
— Я прогоню! — сказал Леня. — И буду подсказывать тебе на физике и алгебре.
— Нет, — решила Победа. — Чадушкина — уже женщина, а ты до сих пор фантик от иностранной жвачки. Кто тебя послушается?
— Победа, — заскулил Леня, — ну, почему ты стала зла ко мне?
— Я к тебе стала равнодушка. Я не коллекционирую фантики, — ответила девушка и выскользнула за дверь, опасаясь, как бы самоуверенный Леня не полез обниматься в отсутствии Чадушкиной.
Родоначальник хиппи-кришнаизма, оскорбленный невниманием к своему гению и в расстроенных чувствах, побрел на зов Трофима из глубин квартиры, не забыв в пути дать пинка кошке украдкой.
— Леня, — попросил с постели Трофим, — приведи Десятое яйцо с деньгами. У меня просьба к нему.
Леня кивнул и сразу ушел, надеясь по дороге догнать Победу и еще раз объясниться. Но Победу у самого его носа перехватил глубокий старик с дворницкой лопатой и повел в подвал ближнего дома. Подозревать старика в злонамеренности, в том, что он убьет, изнасилует и ограбит любимую, Леня не решился. «Правда, со стариком могут работать менее старые сообщники, готовые на все из корысти и ради удовольствия», — подумал заботливый ухажер и осторожно подкрался к двери, ведущей в подвал. Внутри то ругались, то молчали, но обходились без криков «На помощь!». Потом вышел старик и спросил: