Первые коршуны
Шрифт:
При этих словах Богданы быстрая и яркая, как молния, мысль прорезала вдруг весь мозг Семена.
— Боже мой! — вскрикнул он вне себя от ужаса. — Так, значит, они повезли ее венчаться?
Обе женщины стояли перед ним молча, потупив в землю глаза.
VIII
Охваченный ужасом потери дорогой девушки, вышел Мелешкевич из приветливого домика семьи Мачох и направился бесцельно по улицам Подола… Куда теперь идти, к кому обратиться за радой, где искать? Он не знал, да, кажись, в первые минуты и не думал об этом. Ее нет, ее увезли, упрятали, опутают новым обманом, а то и заклюют, а без нее — ему целый свет пустыня! Вот что кричало внутри его, и он торопливо шел, поворачивая из одного переулка в другой, кружась
А ясный, немного морозный день обливал потоками света и торговую площадь с запертыми по случаю праздника крамницами, склепами да рундуками, и высокие заборы с перегибающимися через них ветвями деревьев, опушенных кое-где инеем, и прятавшиеся за ними обывательские дома с ганками, [43] и купола церквей, сверкавшие своими крестами… По улицам стоял веселый святочный шум, разряженная толпа пестрела различными цветами одежд и сновала мимо Семена; некоторые даже наталкивались на него и останавливались в изумлении, словно пораженные чем-то необычайным, чудесным. Но сам Семен не обращал на них никакого внимания: казалось, он куда-то спешил, а между тем идти ему было некуда… И это «некуда» торчало гвоздем в его голове. Опустив низко голову, он ощущал в ней лишь буйный хаос, а в груди жгучую боль. Где она? Как спасти ее? Эти два вопроса пепелили его мозг, вонзались ядовитыми жалами в сердце. И он не находил на них никакого ответа. «Но нужно торопиться, нужно искать: каждый миг промедления грозит ей страшными муками!» — повторял он себе ежеминутно и, не зная, на что решиться, торопливо шагал все дальше вперед.
43
Крылечками с навесом.
Наконец свежий, здоровый воздух и физическая усталость отишили понемногу его душевное волнение. Мелешкевич остановился и оглянулся кругом: он находился у одной из рубленых башен, ворота которой выходили на речку Почайну, стлавшуюся стекловидной зеленоватою лентой параллельно Днепру. «Уж не к проруби ли привела меня доля?» — мелькнула у него мысль и заставила горько улыбнуться. Он потер рукой лоб, снял шапку, чтобы охладить голову. Припомнилось Семену, что мать Богданы говорила про своего швагера, столетнего старца Мачоху, по жизни и благочестивого почти отшельника. «Не зайти ли мне самому к старцу?» — подумал он. Может, тот что посоветует, наставит, и Семен торопливо зашагал в противоположную часть города, за дальний Кудрявец, где в хижине-келейке проживал вблизи Ерданского монастыря святого Николая древний старик. Мелешкевич перерезал поперек весь Подол, вышел за окопы у церкви святого Константина и Елены и после некоторых расспросов добрался до монастыря и нашел хижину старца, но там, к величайшему огорчению, не застал отшельника дома и должен был возвратиться назад.
Солнце уже стояло за Вышним замком, отчего линии его темного силуэта горели пурпурным огнем, когда Мелешкевич подходил к церкви святого Богоявления. Он остановился было на мгновение, чтобы передохнуть oт усталости и решить, куда теперь направиться, как вдруг невдалеке от него раздался глухой выстрел. Мелешкевич вздрогнул и оглянулся: поблизости никого не было, а между тем звук, поразивший его, был не что иное, как выстрел, значит, кто-то стрелял или в закрытом дворе, или в будынке, почему и в кого? «Не покончил ли кто по-козацки, благородно, свои счеты с напрасною долей и не послал ли тем доброй рады ему самому?» — снова мелькнула в его голове докучная мысль.
— Но почему же благородно? — возразил он сам себе вслух. — Отказаться от борьбы с ворогом и самому уйти с дороги — это своего рода трусость, а не благородство… Нет, я еще с тобой посчитаюсь! — прошептал он вполголоса и погрозил кулаком в пространство.
В это время послышался второй выстрел, и Мелешкевич заметил уже, что он раздался в соседней усадьбе; побуждаемый любопытством и некоторой долей тревоги, он направился поспешно в открытую
— Что же вы… только дразните? На гривны сбежались, а подержать за нее кружку ни у кого духу не хватит: то возьмет, то бросит…
— Ой страшно… если этого самая куля… — послышались робкие голоса из толпы мальчишек.
— А ты бы хотел даром гривну?
— Трусы! А еще брешут, что из них Маковеи были, — заметил Щука.
— Ну?! — прикрикнул Деркач. — Или бери кто кухоль, или геть мне все к своему тателе черту!
— Стойте, пане лыцаре… Я еще попробую. — И оборванец, схватив кружку, стал было у стены; но когда запорожец протянул руку к пистолю, то он с криком «гевулт» уронил ее и отскочил в угол.
— Ах вы, христопродавцы!.. — заругался Деркач.
Но из толпы дрожавших от страха еврейских мальчишек выступил знакомый наш Сруль и с разгоревшимися от обиды глазами возразил запорожцу:
— Вы, пане лыцарю, задарма гневаетесь и лаете нас, даруйте мне слово. Ведь они бедные, гляньте, — указал он рукой на мальчишек, прижавшихся в угол, — с голоду, может, пухнут. Так что дивного, если им заманулось иметь гривну? А проте не знают же они добре ясного пана, чи он только пробьет руку, а чи й голову?
— Ах ты рабин! — усмехнулся Деркач. — А сам же ты чего трусишь?
— Мне гривны не треба! — отрезал он гордо. — Но чтоб доказать, что я верю панской руке, то, как ни страшно, а я подержу кухоль.
— Ой ли? — изумился запорожец и даже приподнялся на левом локте.
Вместо ответа Сруль схватил порывисто кухоль и стал плотно у стены, вытянув руку. Бледный, как стена, он затаил дыханье и замер…
Запорожец взглянул на него одобрительным взглядом и кивнул головой Щуке; тот тоже произнес сочувственно: «Молодец!»
Деркач, чтобы испытать храбрость мальчишки, начал медленно наводить пистолет. Мальчик стоял неподвижно, зажмуря глаза, и только больше и больше бледнел. Наконец грянул выстрел, и пробитая пулей кружка выскользнула из рук Сруля.
— Уф! — вздохнул он глубоко и вытер рукавом лоб, на котором выступили крупные капли пота.
— Ах ты, бестия забесовская! — вскрикнул в восторге Деркач и схватился на ноги. — Жиденя, а так ловко стояло под дулом… Ей-богу, это и нашему брату подстать:…такой завзятый. Кто б подумал! Да пусть меня на том свете заставят отплевываться, а не могу не обнять такого. — И запорожец, схватив Сруля руками, поцеловал его крепко. — Бери все десять гривен, все твои! — произнес он торжественно.
— И от меня столько же! — подсыпал Щука медяков из своей калитки.
— Дякую, ясное панство! — поклонился просиявший и вновь раскрасневшийся Срулик. — Только отдайте эти гроши лучше вот сим нищим!
— Стонадцать куп ведьм с Лысой горы мне на утеху, коли это чертеня не только отважно, но и благородно! — вскрикнул Деркач. — Говорят, что у жида души нет, а есть только пар; а вот у этого выплодка оказалась душа. Бери же все эти гроши и раздай сам своим нищим! А от меня возьми-таки себе на память вот этот дукат.